Время бесов - Сергей Шхиян

Крестьяне, вернее будет сказать, крестьянки, тихо переговариваясь, тесным стадом толпились под суровыми взглядами строгих гостей. Тех было всего восемь человек на восьми же подводах.

Это меня удивило. На летучий отряд ЧОНА (части особого назначения) они были непохожи. Скорее всего, это был обычный продотряд.

Когда последние селяне добрались до гумна, вперед выступил одетый в малиновые галифе, кожаную куртку и кожаный же картуз с красной звездой человек с небритым лицом и красными воспаленными глазами, Он натужно откашлялся и начал говорить речь:

— Граждане крестьяне, а так же кулаки и подкулачники! Советская власть вам, как мать родная, а вы, сучья контра, сидите на хлебе и сале, когда героическая Красная армия бьет беляков и мировую контру на всех фронтах. Понятно я говорю?

Публика зашушукалась, переговариваясь между собой, но на вопрос не ответила. Не дождавшись подтверждения своим ораторским талантам, он заговорил проще:

— Советская власть прислала нас собрать у вас излишки. Кто будет прятать хлеб от голодных ртов, того в расход на месте. Мы не какие-то грабители и бандиты, а совсем наоборот! Кто к нам с любовью, тому всегда — пожалуйста! А теперь марш по избам и чтобы ни одна контрреволюционная сволочь оттедова носа не казала, стреляем без предупреждения!

В подтверждении серьезности своих намерений оратор вытащил из кармана галифе наган и выстрелил в воздух. Замороченные, испуганные крестьяне, кто как мог быстро, побежали с гумна.

— Чего он говорил-то? — спросил меня Иван Лукич, когда мы добрались до избы.

— Сказал, что будут отбирать продовольствие, — объяснил я.

— Чего отбирать? — не поняла хозяйка.

— Зерно, картофель и все, что у вас есть.

— А чем нам тогда детей кормить? — наивно спросила она,

Ответ на этот вопрос следовало переадресовать в московский Кремль, но я делать этого не стал, просто промолчал. Наступило тревожное ожидание. Деревня замерла. Дети, напуганные недавними гостями, вели себя непривычно тихо, сидели в закутке за печкой и о чем-то шептались. Старик встал на колени перед иконами и разговаривал с богом.

Часа два к нам никто не являлся, потом дверь, как и в прошлый раз, без стука распахнулась и в горницу вошли три продотрядовца. Наших знакомых среди них не оказалось, но это ничего не изменило. И в этих новых лицах была та же уверенность и равнодушие. Иван Лукич встал с колен и подошел к гостям. Поясно им поклонился. Ему никто не ответил.

— Ну, будешь сам отдавать излишки зерна или что? — сказал высокий человек со впалыми щеками, заросшими густой щетиной, и запавшими, лихорадочно блестящими глазами чахоточного.

— Так нечего отдавать! — неожиданно спокойно ответил хозяин. — Какое в наших местах зерно, сеем только себе на пропитание.

— Все так говорят, — хмуро сказал чахоточный. — Иди, открывай сусеки.

Иван Лукич пожал плечами и пошел к выходу из избы. Все, включая детей, потянулись за ними следом. Мы подошли к крепко сколоченному амбару, и хозяин отставил в сторону колышек, которым была подперта дверь. Один из продотрядовцев подскочил к нему, оттолкнул и первым пошел в помещение. Старик неловко повернулся к нам и как-то обезоруживающе улыбнулся.

В ворота в этот момент въехала подвода, наполовину наполненная мешками с зерном. На облучке сидел давешний солдат в шинели, перекрещенной пулеметными лентами. Он сразу же направил лошадь к амбару,

— Нашли? — крикнул он зыбким, нетрезвым голосом.

— А то! — отозвался чахоточный

— Эй, старый хрен! — заорал на хозяина солдат. — Подавай сюда мешки!

— Какие еще мешки? — недоумевая, спросил Иван Лукич.

— Пустые, сволочь кулацкая, будешь со своим пащенком зерно насыпать.

«Пащенком», как можно было догадаться, он посчитал меня.

— Так нет же у меня излишков, — бесцветным голосом ответил старик, показывая на сбившихся в кучку внуков. — Вон, у меня сколько ртов, их же кормить нужно.

— Ты, сволочь кулацкая, кому здесь ввинчиваешь! — истерично закричал чахоточный. — Трофим, есть у них зерно?

— Есть, — ответил тот из амбара, — у них много чего есть!

— Так значит ты, сволочь, препятствоваешь пролетарскому равноправию! — продолжил истерику чахоточный и сорвал с плеча винтовку. — Сыпь зерно в мешки и выноси, иначе всех в расход путцу!

— Родненькие, что же вы делаете! — завыла хозяйка. — Зачем жизни лишаете!

Чахоточный передернул затвор и прицелился во внука Егорку, мальчика лет шести. Тот, не понимая, что происходит, смотрел на него во все глаза, не сходя со своего места.

— Считаю до трех, — крикнул чахоточный и зашелся в кашле. — Раз! Два!

Мы со стариком бегом кинулись в амбар.

— Да где ж я мешки-то возьму, — плачущим голосом пожаловался Иван Лукич, — у меня их и есть-то всего три штуки!

Продотрядовец Трофим, осматривающий амбар, услышал и заржал.

— Ниче, в жопу жаренный петух клюнет, в бабью юбку насыплешь!

Он, удостоверившись, что в ларях есть зерно, теперь профессионально обыскивал амбар, видимо, в надежде найти тайники

— Сам говори, где у тебя захоронки, — отсмеявшись своей соленой шутке и свирепо выпучив глаза, сказал он. — Найду — всех к стенке поставлю!

— Нет у меня никаких захоронок, все, что есть, здесь.

Трофим внимательно посмотрел на хозяина и удивленно спросил:

— У вас что, еще продотрядов не было?

— Нет.

— То-то я гляжу, вы тут жируете, — удивился он, — пока пролетариат пухнет с голода! Ниче, скоро узнаете, почем фунт лиха!

Зерна у Ивана Лукича, по моим прикидкам, оказалось заготовлено совсем немного, всего два ларя. Было непонятно, как им можно прокормиться троим взрослым и четверым малышам. Однако, герои революции думали по-другому. Все они вошли вслед за нами в амбар и, разглядев крестьянские запасы, стали нарочито громко удивляться кулацкой жадности и ненасытности. Облазив все закрома, продотрядовцы первым делом конфисковали в пользу пролетарской революции четверть самогона и свиной окорок. После чего тут же начали поправлять пошатнувшееся на царской каторге здоровье.

Однако, и о нас со стариком продотрядовцы не забыли. Пока они пили самогон, мы с Лукичом под стволом нагана прилежно вычерпывали совком из ларей зерно и пересыпали его в мешки. С тарой для пшеницы вопрос был решен в рабочем порядке с большевистской простотой: нас просто заставили высыпать из мешков картофель. Наполненные зерном мешки мы со стариком выносили из амбара и аккуратно укладывали на подводу. Каждый раз, когда мы появлялись во дворе, начинали выть старуха и невестка, но Иван Лукич цыкал на них, и они послушно замолкали.

Пока мы «работали», к четверым уже наличным заготовителям присоединились новые товарищи. Сначала пришла троица во главе с низкорослым в кожанке, последним явился оратор-командир в картузе со звездой. Самогон начал катастрофически быстро кончаться, в бутыли его осталось пальца на четыре, и у Ивана Лукича потребовали добавки.