Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики - Нелли Блай

– У нее были деньги?

– Да, – ответила я за нее, – я заплатила за все, а такой скверной еды я никогда не пробовала.

Эта реплика вызвала в публике смешки и приглушенные голоса: «Сумасшедшая-то сумасшедшая, а губа не дура!»

– Бедное дитя, – сказал судья Даффи. – Она хорошо одета, и она леди. Ее английский безупречен, и я готов поручиться, что она хорошая девушка. Она несомненно чья-то детка.

Это заявление вызвало общий хохот, и я поторопилась прижать к лицу платок, чтобы заглушить невольный смех, грозивший разрушить все мои планы.

– Я хотел сказать, что она детка какой-нибудь женщины, – торопливо поправился судья. – Я уверен, что кто-то ее ищет. Бедная девочка, я позабочусь о ней, потому что она напоминает мне мою покойную сестру.

После этого заявления на минуту наступила тишина, офицеры взглянули на меня приветливее, я же мысленно благословила добросердечного судью и понадеялась, что любое бедное создание, пораженное недугом, который я только разыгрывала, столкнется с таким добрым человеком, как судья Даффи.

– Как жаль, что здесь нет репортеров, – сказал он наконец. – Они сумели бы что-нибудь о ней разузнать.

Это замечание привело меня в ужас, потому что если кто и способен разрешить загадку, то именно репортер. Я почувствовала, что предпочла бы лучше иметь дело с кучей ученых докторов, полицейских и детективов, чем с парой смышленых собратьев по ремеслу, поэтому сказала:

– Я не понимаю зачем: мне просто нужна помощь, чтобы найти мои чемоданы. Эти люди – нахалы, я не хочу, чтобы они меня разглядывали. Я уйду, я не хочу здесь оставаться.

С этими словами я опустила вуаль, втайне надеясь, что репортеров будут держать от меня подальше, пока меня не отправят в лечебницу.

– Я не знаю, что делать с бедной девочкой, – сказал озабоченный судья. – О ней нужно позаботиться.

– Отошлите ее на остров, – предложил один из офицеров.

– О, не надо! – сказала миссис Стэнард с заметным испугом. – Не надо! Она леди, если отправить ее на остров, она этого не переживет.

На сей раз мне захотелось встряхнуть добрую женщину. Подумать только: именно на остров я и стремлюсь попасть, а она пытается меня туда не пустить! С ее стороны это было проявлением доброты, но досадным, с учетом обстоятельств.

– Тут точно что-то нечисто, – сказал судья. – Я уверен, что бедную девочку чем-то опоили и привезли в город. Оформите бумаги, мы отправим ее на обследование в Бельвью[4]. Возможно, через несколько дней действие снадобья выветрится и она сможет поведать нам невероятную историю. Если бы только тут были репортеры!

Репортеры наводили на меня ужас, поэтому я сказала что-то в том духе, что не хочу больше здесь оставаться, чтобы на меня таращили глаза. Тогда судья Даффи велел полицейскому Бокерту увести меня в кабинет. Когда мы расположились там, появился судья Даффи, спросивший меня, не с Кубы ли я родом.

– Да, – ответила я с улыбкой. – Откуда вы знаете?

– О, я сразу понял, моя дорогая. А теперь скажите: где именно вы жили? В какой части Кубы?

– На гасиенде[5], – ответила я.

– А, – сказал судья, – на ферме. Вы помните Гавану?

– Sí, señor, – ответила я. – Я живу неподалеку, откуда вы знаете?

– О, я все знаю. А теперь скажите, пожалуйста, как называется ваш дом? – допытывался он.

– Я забыла, – ответила я печально. – У меня все время болит голова, и поэтому я все забываю. Я не хочу, чтобы ко мне приставали. Все задают мне вопросы, и от них голова болит еще сильнее.

Последнее было правдой.

– Хорошо, больше вас никто не потревожит. Посидите здесь и отдохните, – на этом добродушный судья покинул меня, оставив на попечение миссис Стэнард.

Именно в этот момент вошел офицер, ведя с собой репортера. Я была в ужасе при мысли, что он узнает во мне журналистку, поэтому отвернулась и сказала:

– Я не хочу видеть репортеров; я не буду с ними говорить; судья велел меня не беспокоить.

– Ну, это, во всяком случае, вполне здраво, – сказал человек, который привел репортера, и они вышли из комнаты.

Меня снова охватил страх: не зашла ли я слишком далеко в своем нежелании говорить с репортером, выдав тем самым, что я в здравом уме? Если я создала впечатление, что вменяема, я была полна решимости его разрушить, поэтому подскочила и принялась бегать взад-вперед по кабинету. Миссис Стэнард в ужасе цеплялась за мой локоть.

– Я здесь не останусь, мне нужны мои чемоданы! Почему все эти люди ко мне пристают? – так я продолжала до самого появления врача скорой помощи, который появился в сопровождении судьи.

– Это бедняжка, которую опоили, – объяснил судья. – Она похожа на мою сестру, и всякому видно, что она хорошая девушка. Меня волнует ее судьба, и я готов сделать для нее все, что сделал бы для собственной дочери. Прошу вас, будьте добры к ней, – сказал он врачу скорой помощи.

Затем, обратившись к миссис Стэнард, он спросил ее, не сможет ли она подержать меня у себя несколько дней, пока мое дело расследуется. К счастью, она отказалась, объяснив, что все женщины в доме боятся меня и съедут, если я там останусь. Я очень боялась, что она может приютить меня, если получит гарантию оплаты, поэтому я сказала что-то о скверной стряпне и что я не намерена возвращаться в приют. Затем началось обследование: доктор выглядел умным, и я нимало не надеялась ввести его в заблуждение, но была полна решимости продолжать спектакль.

– Высуньте язык, – приказал он кратко.

Я мысленно хихикнула при мысли об этом.

– Высовывайте язык, когда я вам говорю, – сказал он.

– Не хочу, – ответила я вполне чистосердечно.

– Но вы должны. Вы больны, а я врач.

– Я не больна и никогда не болела. Мне просто нужны мои чемоданы.

Однако я высунула язык, который он рассмотрел с глубокомысленным видом. Затем он пощупал мой пульс и послушал сердцебиение. У меня не было ни малейшего представления о том, как бьется сердце у душевнобольных, поэтому я задержала дыхание на все то время, что он меня слушал, а когда он закончил, мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы его восстановить. Потом он проверил, как мои зрачки реагируют на свет. Держа руку в полудюйме от моего лица, он велел мне смотреть на нее, а потом, поспешно отдернув, изучил мои глаза. Я растерялась, не зная, как безумие отражается в глазах, и подумала, что в этих обстоятельствах лучше всего таращиться. Так я и поступила. Я не мигая уставилась на его руку, а когда он ее убрал, приложила все усилия, чтобы не моргнуть.