Облачно, возможны косатки - Ольга Филатова

Сразу выяснилось несколько интересных вещей. Во-первых, мы обнаружили два акустических клана косаток, которые имели совершенно разные репертуары звуков, но никак особенно не выделялись по социальным связям, – семьи из разных кланов общались между собой точно так же, как семьи одного клана. Если бы не звукозаписи, мы никогда и не догадались бы, что семьи AV140, Командора и Цезаря чем-то принципиально отличаются от других. Но по звукам их легко узнать даже на слух, без просмотра сонограмм, по которым я обычно различаю диалекты. Их клан получил название К20 по номеру самого характерного для них типа звуков. Другой клан, к которому относились все прочие описанные к тому моменту семьи, мы назвали просто Авачинским – по названию Авачинского залива, в котором проходила наша работа. Чуть позже мы обнаружили и третий клан – К19, который посещает Авачинский залив лишь изредка, зато довольно часто встречается на Командорах.

Первая наша встреча с кланом К19 была весьма запоминающейся. В тот день мы долго болтались напротив мыса Опасного, ожидая косаток. Наконец услышали далекие крики и с удивлением обнаружили, что они доносятся со стороны моря. Наши косатки чаще всего ходят вдоль берега, да и крики были незнакомые, так что мы сразу поняли, что нас ждет что-то необычное. Ориентируясь на звуки, мы нашли косаток в 13 километрах от берега – так далеко в открытое море мы еще не уходили. Более того, они продолжали решительно удаляться, уведя нас под конец дня на 30 километров от берега – и это на двух маленьких «Зодиаках»! Косаток было много, и все незнакомые. К моей огромной радости, они оказались довольно разговорчивыми и пополнили наш каталог новыми типами звуков. Поначалу мы решили, что это могут быть так называемые офшорные, то есть держащиеся вдали от берегов, косатки. Но через пару недель мы снова встретили их в компании с нашими обычными группами и поняли, что это тоже резидентные косатки, просто с немного не такими привычками, как у авачинских.

В тот день нас ждала еще одна необычная встреча. Переходя от одной группы к другой, мы вдруг увидели небольшие «пушистые» фонтаны и длинные темные тела. Издалека они несколько напоминали малых полосатиков, но те обычно не ходят большими группами, да и фонтан у них, как правило, незаметен. Пока мы на полном ходу неслись к загадочным китам, у меня мелькнула мысль: «Северные плавуны!» Перед сезоном коллеги показывали фотографии плавунов из рейса по Курилам, и эта группа была очень на них похожа. Нам повезло – мы успели подъехать и отснять их на фото и видео прежде, чем они занырнули. Эти киты питаются глубоководными кальмарами и встречаются в основном над шельфовым склоном – свалом глубин, а на мелководье почти не заходят. В Авачинском заливе нам больше не приходилось встречать их, так как мы очень редко отходим так далеко от берега, и следующая встреча состоялась только три года спустя на Командорских островах, где свал глубин проходил всего в нескольких километрах от нашего лагеря.

Описав вокальные диалекты всех трех камчатских кланов и сравнив их с сонограммами в статьях Джона Форда, я выяснила еще одну интересную вещь. Оказалось, что у камчатских косаток репертуары звуков в целом значительно менее разнообразны, чем у канадских. Все косатки Авачинского клана издают четыре основных типа звуков – К1, К5, К7 и К12, хотя форма этих звуков у разных семей несколько различается. Другие типы звуков встречаются не у всех семей, а только у части из них: например, звук типа К17 встречается только у семей, принадлежащих к племенам 0209 и Немо, а звук типа К27 – только у семьи Хуки. Посмотрев на сонограммы, можно отличить каждое племя, а вот семьи внутри племен различаются очень слабо.

Кланы К19 и К20, хотя и используют в своих репертуарах не те типы звуков, что Авачинский клан, тем не менее отличаются от него и друг от друга намного меньше, чем канадские кланы A, G и R из Британской Колумбии. С чем это связано, не очень понятно. Возможно, они просто не так давно произошли от одного общего предка, и диалекты не успели достаточно сильно измениться. Но более вероятной мне представляется версия, что это связано с размером популяций и образом жизни. Канадские северные резиденты составляют небольшую изолированную популяцию численностью около 250 особей, они не общаются и не скрещиваются с живущими поблизости южными резидентами. Камчатские же косатки, похоже, составляют гораздо более открытое и многочисленное сообщество. Помимо «местных» животных, регулярно из года в год встречающихся в Авачинском заливе, мы каждый год регистрируем какие-то новые семьи, которые могут прийти один раз и никогда не появиться снова, – и «местные» косатки с удовольствием общаются и спариваются с ними. Получается, что, хотя основное ядро авачинского сообщества составляют примерно 200–300 животных, общая численность популяции существенно выше, а вероятность близкородственного скрещивания, соответственно, ниже. Канадским косаткам из разных кланов выгодно иметь как можно более непохожие диалекты, чтобы подчеркнуть свои различия и подтолкнуть самок к выбору неродственных самцов. Когда канадский исследователь Ланс Барретт-Леннард проанализировал отцовство среди северных резидентов, выяснилось, что отец детеныша чаще всего относится к другому клану. А вот камчатским косаткам скорее актуально подчеркивать сходство, а не различия – ведь когда незнакомая группа приходит издалека, местным косаткам, которые, вообще-то, не слишком жалуют чужаков, нужно определить, что гости относятся к тому же самому сообществу и надо принимать их как друзей. Поэтому, возможно, камчатские диалекты сохраняют общие черты даже у разных кланов.

Получив первые результаты, мы стали задумываться о публикациях. В современной фундаментальной науке это основной «продукт», который ученые выдают во внешний мир и по которому оценивается их работа. Тут есть много нюансов – например, существуют неплохие научные группы, которые ведут качественные исследования, но мало публикуются, а другие штампуют статьи одну за другой на одном и том же материале, лишь немного смещая акценты и переставляя слова. Но подобно тому как «демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных», так и оценка ученых по статьям – плохой, но на данный момент единственный реально работающий способ.

На самом деле первые результаты своей работы мы представили миру еще в 2002 году – так совпало, что на третий год нашего проекта пришелся четвертый Международный симпозиум по косатке, проходивший на биостанции Чизе во Франции. Первые три симпозиума по времени не слишком сильно отстояли от четвертого, а вот после него наступил перерыв почти в два десятка лет, так что нам очень повезло, что на заре своей «китовой карьеры» мы смогли лично познакомиться с корифеями – Джоном Фордом, Лансом Барретт-Леннардом, Кристофом Гуине и другими. Мы поехали туда втроем – Карина, еще одна студентка и я, каждая со своим постерным докладом. Бурдин, конечно, тоже приехал на симпозиум с докладом, но самое главное – мы наконец-то встретились с загадочным содиректором нашего проекта Эрихом Хойтом.

Эрих оказался просто волшебным – совершенно обычный на первый взгляд человек, при личном общении он как будто светится каким-то внутренним светом доброжелательности и уважения к собеседнику. И это оказалось не эффектом первой встречи, а его нормальным состоянием: после знакомства на симпозиуме мы регулярно переписывались по разным деловым вопросам, встречались на конференциях и в экспедициях, и он неизменно был таким – очень корректным, безупречно держащим дистанцию, но при этом очень теплым и добрым. Он стал настоящим отцом нашего проекта – не только и не столько потому, что находил для него финансирование, но прежде всего потому, что всегда вдохновлял и поддерживал нас.