Тогда и теперь - Уильям Сомерсет Моэм

— Это глашатай! — воскликнул мальчишка. — Пойдемте послушаем, что он скажет.

Толпа ринулась вперед, и на другой стороне площади Макиавелли увидел виселицу, на которой качались тела двух мужчин. Забыв обо всем, их провожатый уже бежал туда, в центр событий. Глашатай начал говорить, но Макиавелли стоял слишком далеко и ничего не слышал.

— Что там случилось? — спросил он толстуху с лотком. — О чем он говорит?

Она пожала плечами.

— Вздернули двух воров. Герцог приказал каждые полчаса до полудня объявлять, что повешены они за кражу собственности горожан. Говорят, это французские солдаты.

Макиавелли вздрогнул. Ничего подобного он предвидеть не мог. Протискиваясь сквозь плотную толпу, он не сводил глаз с повешенных. Ему нужно было удостовериться самому. Глашатай закончил речь, сошел с помоста и беспечно зашагал прочь. Люди начали расходиться, и Макиавелли удалось подойти к виселице. Без сомнения, это вчерашние гасконцы, хотя лица их страшно искажены, — мужчина с бородой и юноша с бегающими глазками, приговоренные герцогом к смерти. Значит, он ошибся и комедии не было. На душе стало тревожно.

Маленький провожатый коснулся руки Макиавелли.

— Жаль, что я не видел, как их вешали, — сказал он.

— Это зрелище не для детей, — рассеянно ответил Макиавелли, занятый своими мыслями.

— Вешают у нас часто, — улыбнулся мальчишка. — Они так забавно пляшут в воздухе.

— Пьеро!

— Я, здесь мессер Никколо.

— Пошли, мальчик, отведи нас к мессеру Бартоломео.

Остаток пути Макиавелли шел молча. Он хотел разгадать замысел Эль Валентино. Почему герцог повесил двух несомненно нужных ему солдат, укравших какую-то ерунду, когда дюжина плетей — вполне достаточное наказание за их проступок? Разумеется, человеческую жизнь он ни в грош не ставил. Но вряд ли он так уж стремился завоевать расположение жителей Имолы, что рискнул вызвать гнев командира гасконцев, не говоря о самих войсках. Макиавелли никак не мог найти разумное объяснение случившемуся. Интуиция подсказывала ему: смерть гасконцев и его присутствие в Имоле каким-то образом связаны. Иначе герцог никогда бы не стал лично заниматься этим делом. И уж, во всяком случае, не прервал бы важную беседу с послом ради такого пустяка, как пара украденных тарелок. Хотел ли он показать Республике свою независимость от короля Франции? А может, все дело в тех невольно вырвавшихся словах, что гасконцы могли бы безбоязненно реализовать добычу во Флоренции? Но кто мог знать замыслы, зреющие в коварном мозгу Эль Валентино?

— Мессер, вот этот дом, — неожиданно сказал мальчик.

Макиавелли дал ему серебряную монетку, и оборванец убежал, не веря своему счастью. Пьеро поднял и отпустил бронзовое дверное кольцо. Никто не появился, и Пьеро постучал еще раз.

С Бартоломео Мартелли, хозяином дома, Макиавелли не был знаком, и Синьория поручила ему связаться с ним. Человек влиятельный, член городского управления, Мартелли пользовался заслуженным уважением в Имоле. Ему принадлежали обширные участки земли и несколько домов в самом городе. Отец Бартоломео нажил большое состояние на торговле с Левантом. Он сам в юности прожил несколько лет в Смирне. Именно там и завязались его отношения с Флоренцией: флорентийцы издавна торговали с Ближним Востоком. Отец Бартоломео женился на дочери флорентийского купца, с которым вел торговые дела. Он, как оказалось, приходился дальним родственником Биаджо Бонаккорси: бабки Биаджо и Бартоломео по материнской линии были сестрами. Собственно, поэтому Биаджо и удалось уговорить Макиавелли взять с собой Пьеро. Его родство с мессером Бартоломео несомненно поможет Макиавелли найти подход к этому полезному для дела человеку.

Бартоломео действительно мог оказаться очень полезным. По существу, первый человек в Имоле, именно он настоял на капитуляции города. А герцог, щедрый в отношении чужой собственности, подарил ему поместье, владение которым давало право на титул графа. Об этом Макиавелли узнал от словоохотливого цирюльника, не оставившего без внимания тот факт, что, став графом, Бартоломео чуть ли не прыгал от счастья. Герцог поручал ему ведение многих торговых операций. И хотя Эль Валентино мало кому доверял, Макиавелли не сомневался, что Бартоломео знает о планах герцога больше, чем кто-либо, и со временем расскажет ему обо всем. Синьория имела власть над ним. Во Флоренции Бартоломео принадлежали два дома, оставшиеся ему в наследство от матери. И было бы жаль, если бы случайный пожар превратил их в груду пепла. А еще ведь могут расстроиться торговые дела на Востоке.

«Хорошо иметь друзей, — размышлял Макиавелли, — и хорошо, когда они знают, что за любой недружеский поступок ты можешь отомстить».

Дверь открыл слуга. Макиавелли представился и спросил, дома ли хозяин.

— Граф ждет вас, — ответил слуга.

Он провел их во двор, затем по наружной лестнице на второй этаж, открыл одну из дверей, и они вошли в небольшую комнату, по-видимому, кабинет. Через пару минут появился Бартоломео и сердечно приветствовал гостей.

— Я слышал о вашем приезде, мессер Никколо, и с нетерпением ждал вас к себе.

Бартоломео, высокий, полный мужчина лет сорока, с красным лоснящимся от жира лицом, длинными, начавшими редеть волосами, с двойным подбородком и большим животом, с первого взгляда не понравился Макиавелли. Сам худой, как щепка, он не любил толстяков. В Италии, говорил Макиавелли, нельзя растолстеть, не обирая вдов и сирот.

— Биаджо Бонаккорси написал мне о вашем приезде. Курьер привез письмо еще вчера.

— Да, я знаю. Познакомьтесь, это Пьеро Джакомини, сын сестры нашего дорогого Биаджо.

Бартоломео обнял юношу, прижал к животу и расцеловал в обе щеки.

— Вы родственники? — спросил Макиавелли.

— Разве вы не знали? Моя бабушка и бабушка Биаджо были сестрами.

— Странно, Биаджо мне никогда об этом не говорил. А тебе, Пьеро?

— Нет, мессер Никколо. И матушка мне ничего не рассказывала.

Макиавелли отрицал хорошо известный ему факт, потому что придерживался одного мудрого правила: никогда не показывай, насколько хорошо ты осведомлен, если на то нет особых причин. Порадовал его в этой ситуации Пьеро. Он без колебания вступил, в предложенную игру. Смышленый мальчуган. Бартоломео предложил гостям присесть. В кабинете не было камина, но жаровня с горящими углями давала достаточно тепла. Бартоломео спросил о своих друзьях во Флоренции, куда он часто наведывался по делам, и Макиавелли, как мог, удовлетворил его любопытство. Вскоре разговор зашел о Пьеро Содерини, накануне избранном пожизненным гонфалоньером.

— Он — мой хороший друг, достойный, честный человек, — сказал Макиавелли. — Это он настоял, чтобы в Имолу поехал именно я, — добавил флорентиец, давая понять, что пользуется расположением главы Республики.

— Очень рад знакомству с вами. Можете всегда рассчитывать на мою помощь. Я просил Биаджо прислать мне рулон тонкого полотна, но у вас, вероятно, не было возможности привезти его.