Разница во времени - Ирина Анатольевна Бухарина

никто его к Ольге не пустит. Он долго набирал номер телефона справочной больницы, но никто не отвечал, тогда стал обзванивать отделения, в одном из которых дежурная медсестра сказала ему, что Ольгу недавно прооперировали, она в палате, спит и подойти к телефону, естественно, не сможет. Приходите утром.

ХХХ

Ольга ожидала чего угодно, только не этого. Она собиралась на свидание с Антоном и волновалась, каким оно будет. Уговаривала себя, что это всего лишь дружеская встреча, а сама выбирала платье поярче, крутилась перед зеркалом и поняла, что хочет ему понравиться. Это было какое-то новое, по отношению к Антону, чувство и оно было приятно Ольге. Она даже начала сердиться на себя за то, что испытывала радость от предстоящей встречи.

На ужин решила не ходить – чувствовала себя неважно. Когда уже собралась и даже надушилась любимыми духами – резкая боль, обморок, скорая и больница. Было не до Антона. А утром, когда пришла в себя, когда узнала у врачей, что все прошло благополучно, операция сделана вовремя и что дня через три она будет на своих ногах, тут вспомнила об Антоне, о вчерашнем несостоявшемся свидании и немножко загрустила. Впрочем, она не сомневалась, что он обязательно найдет ее.

И действительно, вскоре после обхода, в палату, где лежали еще три женщины, в белом халате и шлепанцах, с букетом благоухающих, растрепанных роз вошел Антон. В руках – пакет с какими-то фруктами и маленький телевизор.

ХХХ

Он приходил каждый день, подкармливал Ольгу витаминами, а главное, как сам говорил, поддерживал морально.

– И вообще, я как будто бы знал, что с тобой что-то случится, и я буду нужен. Летел сюда как ненормальный. А ты говоришь – зачем приехал. Что бы ты без меня делала?

Сначала Ольга сопротивлялась его визитам, убеждала, что глупо тратить летом время на курорте так бездарно, но потом заметила, что ждет его и даже скучает, если Антон немного задержится.

Когда его не было, они всей палатой смотрели взятый им напрокат телевизор, и женщины улыбались и хвалили Антона, не веря Ольге, что он просто ее друг.

– Станет просто друг приезжать к бабе невесть откуда, – говорила та, что постарше, – знаю я, как они своего добиваются всеми путями. А как добьются, так и успокоятся, домой идут к своей благоверной.

– Ну почему вы так говорите, – не соглашалась та, что помоложе, – а, может, это любовь. Он же солидный такой, интеллигентный и вроде порядочный. Наверное, он в тебя, Оль, влюбился без памяти. Я читала, что такое бывает у мужиков за сорок. Последняя любовь. Говорят ведь, что первая и последняя любовь самые сильные бывают.

– А сколько тебе любовей-то должно быть. Я вон всю жизнь со своим прожила, и больше у меня никаких любовей не было. Не знай уж, у него, может, что было. Но больно-то я ничего такого не замечала. Живем и все.

Ольга слушала их споры и не знала, как на них реагировать. Обе были вроде бы по-своему правы и в то же время не правы. Ей не нравилась точка зрения старшей соседки. Но она и не была такой романтичной, как младшая. Она вообще старалась не думать серьезно о том, что происходит в их отношениях с Антоном. Главное, что эти отношения оставались платоническими, и поэтому особого греха она в них не видела.

Через несколько дней Ольга поймала себя на том, что забыла позвонить мужу и рассказать, что с ней случилось. Наверное, если бы не Антон, она уже давно попросила бы кого-нибудь дать мужу телеграмму и вызвала его к себе, чтобы был рядом, чтобы ощущать его поддержку. Но Антон окружил ее такой заботой, что она позвонила Сергею только через неделю, с иронией рассказала, что неожиданно попала в больницу, просто как кур в ощип, и о том, что теперь у нее уже все хорошо.

– Он бы, наверное, и не приехал, позвонил бы врачам, убедился, что все не так плохо, и успокоился. Да и нужна ли мне была б его поддержка? – думала Ольга.

Как только ей разрешили вставать, Антон выводил ее в парк и, как говорил, учил ходить. Они часами говорили обо всем, что приходило в голову, как будто хотели выговориться за годы молчания. Больше, пожалуй, говорил Антон, щедро отдавая ей все, что любил и ценил в жизни: поездки по стране с необычными встречами, бессонные ночи от напряженной работы, свою Москву, любимые залы и даже углы в музеях, где, может, и висит-то всего одна, не особо ценимая знатоками, картина, вызывающая в нем неизъяснимые чувства, которые заставляют возвращаться к ней снова и снова. Он рассказывал ей о храмах Загорска, читал стихи, пел и, кажется, совсем забыл о том, что подходил к концу его недельный отпуск.

Ольга рассказала Антону о том, что каждый раз, когда они прощались, она была уверена, что больше никогда не увидит его, что эта встреча последняя, и даже прочитала ему стихи, которые ей вспомнились, когда он уезжал из ее города. Она декламировала очень серьезно, как будто сама написала и пережила все, о чем читала. Антон внимательно слушал, а потом продолжил шутливо, повторяя ритм прочитанных Ольгой стихов:

Вот стою я на перрончике,

Поседел и отощал.

Ты в зелененьком вагончике

Укатила за Урал.

Паровозик вдаль торопится,

Волга плещется волной,

Серебристой птицей хочется

Полететь мне за тобой.

Ах ты, Волга, Волга-реченька,

В свои воды забери.

Мне без Ольги делать нечего

Во родной своей Твери.

Ольга смеялась над экспромтом и хвалила Антона за то, что он еще и поэт.

Они часто вспоминали Москву, День Победы, кофе по-антоновски. Однажды Ольга спросила:

– А почему ты тогда сказал, что тебе нельзя пить кофе?

– Вот если бы мы побывали на пляже, и ты бы увидела шрам на моей безволосой груди, ты бы поняла…

– Что, сердце? – перебила Ольга.

– Вообще-то я зря не рассказал об этом раньше. Может, тебе легче было бы в первые дни после операции.

– Ну что, что? – торопила Ольга.

– Был врожденный порок сердца. Но в юности он особых беспокойств не вызывал. Проявил себя, когда начал работать, нервничать, курить. Потом вот операция. Прошла успешно. Так что, как видишь, я почти забыл о существовании сердца.

– Послушай, – заволновалась Ольга,– тебе же, наверное, нужен спокойный образ жизни, отдых. Как же они, ну, жена, дети, тебя отпускают по командировкам?

– Да это было уже давно, пятнадцать лет назад. Сейчас я не испытываю