Седьмое таинство - Дэвид Хьюсон

Говоря простым языком, крипта в церкви Успения Святой Марии была обычной подземной общей могилой, местом, где сто монахов — не больше и не меньше — решили сохранить собственные останки для всеобщего обозрения, для любого, кто пожелает на них взглянуть. По истечении должного времени на кладбище ордена капуцинов в Сан-Джованни — Орнелла тщательно изучала этот вопрос для будущих воображаемых посетителей — ил останки эксгумировали и кости перенесли в эту крипту. Там скелеты аккуратно уложили прямо на землю в пять рядов — по двадцать в каждом — кости рук аккуратно сложили крестом поверх костей груди, после чего осталось терпеливо ждать их воскрешения.

Покойный писатель-англичанин провел сюда слабое электрическое освещение, чтобы гости могли полюбоваться этой картиной. Ходили слухи, что в своем завещании он требовал, чтобы и его самого положили сюда, между останками капуцинов, но городские власти похоронили эту идею под санитарно-гигиеническим предлогом, однако только тогда, когда англичанин был уже не в состоянии им возразить. Этот человек, прежде чем перебраться в Рим, несколько лет прожил в Венеции, в маленьком палаццо на Большом канале, по соседству с Ка д’Оро.[14]И это, по всей видимости, вдохновило его на то, чтобы дать этому месту название, которое так и сохранилось за криптой в округе: Ка д’Осси, Дом костей. Правда, сама Бенедетто никогда не стала бы произносить эту шуточку вслух.

Капуцины, как она считала, оставили будущим поколениям в церкви Успения Святой Марии весьма познавательную Экспозицию, экспонаты которой — в отличие от церкви на виа Венето — не были показушными диковинами для привлечения туристов. Эта выставка заслуживала большей известности и, Может быть, хоть небольших сумм на реставрацию, часть из которых, вполне естественно, осела бы в кармане единственной ее хранительницы.

Помимо всего прочего — и это Орнелла неоднократно повторяла всем друзьям и родственникам в течение многих лет, — церковь Успения Святой Марии никогда ее не пугала. Смерть для Бенедетто была самым обычным явлением, незаметной фигурой, которая, как и все мы, бродит по миру, стараясь управиться с работой, которую взвалила на нее судьба. В один прекрасный день, как смотрительница воображала, смерть сядет на трамвай номер три, что ходит из Тестаччо через реку в Транстевере[15], а потом тем же путем вернется обратно в город. И будет ехать, изучая лица попутчиков и решая, кто из них уже заслуживает отправки совсем в другое путешествие. А потом, когда работа будет сделана, посидит немного на берегу Тибра, позволив шуму городского движения заглушить собственные мысли.

Орнелла никогда не боялась скелетов и тем не менее весьма неохотно вошла в свою церковь нынче утром. Замок и цепь были сломаны. Такое уже случалось, очень давно. В здание забрались какие-то юнцы, которым нужно было где-то переночевать и хотелось что-нибудь украсть. Их ждало жестокое разочарование по обоим пунктам программы. Внутри юнцы нашли холод и затхлость, здесь обитало множество крыс, для которых Бенедетто всегда оставляла отраву. Ничего ценного, нет даже приличной мебели. В узком нефе, который англичанин использовал как холл и столовую, стояло только несколько скамеек да разбитая кафедра.

Был еще случай двадцать лет назад — в подвал умудрился забраться какой-то пьяный. Он включил свет и после этого вылетел на улицу, вопя во все горло. Это хранительницу немного развеселило. Ничего другого этот идиот и не заслуживал.

Ни один серьезный уголовник не обратит на эту церковь ни малейшего внимания. И даже у искателя острых ощущений и мысли не возникнет о том, чтобы сюда забраться; в Риме найдется немало подземных пещер с более приличной вентиляцией, если уж ему захочется именно такого развлечения.

И тем не менее смотрительница добрые пару минут в нерешительности стояла перед дверью, и сумка со свежей порцией отравы для крыс болталась на руке. Совершенно нелепо.

Потом, коротко выругавшись в адрес собственной робости, Орнелла ди Бенедетто отбросила в сторону сломанную цепь и замок, сделав себе в уме заметку содрать с кого-нибудь денег на новый запор, с города или с епархии, и рывком отворила дубовую дверь.

Они уже спустились на глубину пятидесяти метров от поверхности Авентинского холма, медленно продвигаясь по узкому извилистому проходу, вырубленному в мягком камне почти двадцать столетий назад. Воздух здесь был застоялый и даже ядовитый, тяжелый от сырости и насыщенный запахом плесени и гнусной вонью то ли от животных, то ли от птиц. Даже в свете карманных фонариков и дополнительных нагрудных ламп впереди мало что можно было разглядеть.

Лудо Торкья немного трясло — просто от холода, в этом не оставалось никаких сомнений: здесь холоднее, чем на поверхности, градусов на десять или даже больше. А там, на теплом июньском солнце — о чем он и не подозревал — перед дверью во дворец мальтийских рыцарей, всего в полукилометре, стояли Алессио Браманте и его отец.

Ему следовало быть готовым к такой температуре. Дино Абати, вот кто хорошо подготовился. Этот студент из Турина рделся тепло — плотный ярко-красный водонепроницаемый костюм спелеолога, который резко контрастировал с его кудрявой шевелюрой цвета имбиря, тяжелые ботинки и разнообразное оснащение, прицепленное поверх куртки — и сейчас, в этом тоннеле, прорубленном когда-то вручную, метр за метром тяжкого труда, выглядел совершенно как у себя дома. Остальные в группе были новичками, в джинсах и курточках, двое вообще в легких кедах. Абати хмуро оглядел их еще на поверхности, прежде чем заняться замком на хлипких железных воротах у входа в катакомбы.

А теперь, двадцать минут спустя, когда глаза еще окончательно не привыкли к мраку, Тони Ла Марка начал стенать и подвывать тонким голосом, и его вопли эхом отдавались от грубо вырубленных стен, едва видимых в свете их фонарей.

— Потише, Тони! — цыкнул Торкья.

— Будь добр, напомни, зачем мы вообще сюда залезли? — жалостливым голосом пробормотал тот. — Я уже до костей промерз. А если нас тут прихватят? Что тогда, а?

— Я уже говорил тебе, нас тут не поймают! Я просмотрел списки — никто сюда не собирается. Ни сегодня, ни завтра.

— Так зачем?..

— Чтоб оставить тебя тут гнить, кретин, — ответил кто-то сзади — судя по грубому голосу с северным акцентом, Андреа Гуэрино. И это было лишь наполовину шуткой.

Лудо остановился. Следом за ним остановилась и вся группа. Торкья уже обозначил свое лидерство.

— О чем мы вчера вечером говорили? — требовательно осведомился он.

— Да разве я помню… Я, кажется, был немного не в себе, — ответил Тони, оглядывая всех по очереди в поисках поддержки. — Да и все остальные тоже.