Хранитель забытых тайн - Кристи Филипс

— Теперь можете отдохнуть, — говорит она, вернув одеяло на место и разгладив его рукой.

Глаза Луизы закрыты, дышит она тяжело, но достаточно ровно; больная уже погрузилась в глубокий лихорадочный сон. Анна садится на украшенный красивой вышивкой диван возле кровати, и открывает свой чемоданчик. На разъемной полочке под крышкой у нее хранятся баночки с мазями и пузырьки с настойками и сиропами. Пространство внизу занимают медицинские инструменты: скальпель, обоюдоострый нож, который называется «кэтлин», предназначенный для несложных операций, ланцет для вскрытия вен. Она достает несколько бутылочек с отварами ромашки, сладкого укропа и крапивы и ставит их на столик. Она прикажет служанке смешать все это с небольшой порцией пива и давать пациентке по чашке в час, а на следующее утро Анна вернется с другими лекарствами, которые понадобятся юной женщине.

Анна вынимает, наконец, заветную бутылочку, стеклянный пузырек, лежащий в верхнем правом углу аптечки. Это уже не для Луизы, это для нее самой. Жидкость в нем темная, цвета крепчайшего кофе, густая и тягучая, собственно, это сироп, хотя и довольно горький. Эликсир, в котором сейчас все ее спасение, имеет много названий: папавер сомниферум, митридат, диакордиум, вытяжка опиума, териак, лауданум, маковый сироп. Она перемешивает содержимое тоненькой стеклянной палочкой, открывает рот, запрокидывает голову и той же палочкой переносит на язык шесть капель жидкости. Резкий вкус лекарства вызывает дрожь в спине. Она с удовольствием предвкушала эту короткую судорогу, предвестник скорого облегчения.

Анна возвращает бутылочку на место; теперь можно подумать о том, что она сейчас станет говорить и каким тоном. Вестник дурных новостей вряд ли может рассчитывать на благодарность. Насколько серьезно следует принимать угрозу Арлингтона засадить ее в тюрьму? Отец однажды дал ей совет ни в коем случае не недооценивать способность человека совершать поступки ради любви и ради денег, особенно если он стоит близко к трону. Она встает и, собравшись с духом, отправляется на поиски лорда Арлингтона и мадам Северен, чтобы сообщить им, что у возлюбленной короля гонорея.

Вторник, перед началом осеннего триместра

Неужели мечта ее сбылась?

Дрожа от волнения, Клер Донован стояла посередине Большого двора Тринити-колледжа, разглядывая окружающие знаменитую площадь строения шестнадцатого века. Каждое украшенное башенками и зубцами здание по периметру Большого двора было здесь историческим памятником: и сложенные из кирпича, скрепленного известковым раствором Великие ворота Тюдоров, и увитый диким виноградом Дом магистра колледжа, и весьма внушительная трапезная с остроконечной крышей, и изящное здание часовни. До вчерашнего дня она видела все это только на фотографиях.

Клер всегда хотела преподавать в столь почтенном академическом учреждении, но до поистине судьбоносной поездки в Венецию четыре месяца назад ее честолюбивые планы не шли дальше заросших плющом стен Гарварда, а уж о том, чтобы пересечь Атлантику и попасть в Англию, она и думать не могла. Клер громко вздохнула, с удовольствием созерцая все, что ее окружает. Трудно представить себе что-либо более величественное, чем эти освященные веками древние сооружения. Тринити-колледж был основан в 1546 году королем Генрихом VIII, но упоминания о его предшественнике датируются еще 1317 годом. Новое место ее работы — не только одно из старейших учебных заведений Кембриджа, но и самое крупное, а также традиционно самое аристократическое: именно этот колледж предпочитали всем иным члены британской королевской фамилии. В число ее выпускников входило шесть премьер-министров Англии, целый ряд знаменитых, удостоенных многочисленных наград ученых-физиков и математиков, всемирно известные поэты, выдающиеся философы. Более тридцати его выпускников являются лауреатами Нобелевской премии, такого количества нет даже у многих государств. «Здесь, в Тринити-колледже, — с восторгом размышляла Клер, — Фрэнсис Бэкон делал свои первые шаги на поприще философии и юриспруденции, здесь изощрял свой выдающийся ум великий Драйден[10]. Здесь сочинял свою первую книгу стихов Теннисон, а А. А. Милн складывал изящные стихотворения, которые прославили его имя еще до того, как вышел в свет знаменитый „Винни-Пух“. Здесь Исаак Ньютон тайно писал свои „Математические начала“, а лорд Байрон прославился тем, что держал в своей квартире ручного медведя. И ведь именно здесь, — продолжала размышлять она, — Вирджинию Вулф подвергли унижению тем, что не позволили пользоваться библиотекой (это было в то время, когда женщин без сопровождения лица мужского пола сюда вообще не пускали), и здесь советские шпионы Ким Филби и Гай Бургесс начинали свою печально известную карьеру». Что и говорить, немало славных событий свершалось в этом месте.

Косые лучи заходящего солнца падали на выложенные камнем дорожки и зеленые лужайки, превращая фасад часовни цвета слоновой кости в палитру, на которой решались тонкие оттенки желтого цвета: от тяжелого маслянистого до сияющего чистым золотом. Словно ряд пылающих фонарей на сумеречном фоне неба ввысь, к небесному своду, взметнулись утыканные шипами шпили дома молитвы, а говорливый фонтан, нежно воркующий своими струями в тишине, отбрасывал на траву лужайки длинную куполообразную тень. Мирно беседуя и беззаботно смеясь, по дорожкам небольшими группами шли мужчины, одетые в смокинги. Порой среди них попадались и женщины, одетые, как и Клер, в длинные платья, и на высоких каблуках державшиеся не вполне уверенно. Все направлялись в одно место: к огромной сводчатой двери, ведущей в трапезную.

Сто шестьдесят преподавателей Тринити — или, во всяком случае, большинство из них — собирались сегодня в величественном зале трапезной на ежегодный товарищеский обед по случаю приема новых коллег. Каждый год к присяге приводились три или четыре новых преподавателя, и в честь этого события устраивался банкет, где их представляли коллегам и студентам. И хотя у Клер, как у преподавателя, был здесь несколько иной статус, ее великодушно включили в список других новичков. Она незаметно подтянула еще на полдюйма вверх свое открытое вечернее платье из медно-красного атласа и вместе с остальными прошла в зал.

Высокие потолки трапезной с консольными балками, искусно сработанные мастерами Елизаветинской эпохи двери и окна, глубокие ниши в виде эркеров — все это производило впечатление, даже когда зал не был ничем украшен. Нынче вечером все три длинных и узких, стоящих вдоль зала обеденных стола были накрыты белыми скатертями и сверкали тончайшим фарфором и лучшим серебром из имеющегося в колледже. В северном конце трапезной, на невысоком подиуме, помещался так называемый высокий стол — место, где обедали знаменитые профессора и преподаватели. Над ним с выполненной в XVI веке копии картины кисти Гольбейна в натуральную величину на сидящих в зале строго взирал Генрих VIII. Множество свечей озаряли помещение мерцающим светом; непринужденно болтая и наполняя зал приятным гулом, всюду толпились студенты, одетые на этот случай официально, — все говорило о том, что событие здесь намечается чрезвычайно важное. Многие уже начали рассаживаться. Карточек с именами возле приборов, указывающих каждому его место, здесь не было, поэтому все садились, где кому нравилось, но это не касалось высокого стола, предназначенного для магистра колледжа, вице-магистра, казначея колледжа, младшего казначея, библиотекаря, настоятеля церкви и нескольких старых преподавателей. Клер жадно вглядывалась в толпу, надеясь увидеть хоть одно знакомое лицо, чтобы сесть рядом, но, увы, никого не видела. Впрочем, здесь могло быть только два человека, которых она могла узнать: Ходди, или Ходдингтон Хамфриз-Тодд, историк, с которым она познакомилась в Венеции, и Эндрю Кент.