От/чет - Василий Сретенский

И размышлял я тогда о том, что вот именно такие девушки всегда достаются другим и никогда мне. Вот коллега мой, доцент X, уже бы и сказал что-то игриво-шутливое, и, глядишь, телефон бы урвал, с его ста семьюдесятью двумя сантиметрами, морщинами и одним вставным зубом. Вспомнился мне тогда еще китайский мудрец, который переплыл в одной лодке с двумя красавицами с одного берега реки на другой и за это время успел пережить в своем воображении все возможные любовные наслаждения с каждой из них в отдельности и с обеими вместе.

Она вышла на остановке у первого корпуса гуманитарных факультетов альмаматери. А я, не китаец, не мудрец и, увы, даже не доцент X, поехал дальше, вяло рассуждая, на каком факультете такая девушка должна учиться: очевидно, не на философском и, вероятно, не на юридическом. Исторический? Филологический? Госуправление? Да какое до того дело мне, преподавателю, следующему в троллейбусе номер двадцать восемь по казенной надобности?

Аудиторию мне выделили поточную, уходящую рядами столов куда-то за горизонт. В этой аудитории студенты героической судьбы любят отсыпаться на задних рядах после ночных подвигов, а студенты судьбы страдальческой — в голос беседовать о своем, о девичьем. Но правда, и народу на «пробник» набралось много: десятка четыре, а то и все пять, ошарашенных своей решимостью посещать занятия третьекурсников. Большая часть слушателей мне была знакома по первому курсу, так что контакт найти удалось довольно легко. Одно только удручало — приходилось напрягать голос, а я не люблю «вещать» на лекции. Да еще образ моей случайной попутчицы никак не шел из головы. Глаза у нее были такие… понимающие, что ли. К тому же она была «низкий каблук».

Я делю своих студентов на две категории: костюм и джинсы. Студенток — тоже на две категории: низкий каблук и высокий каблук. Если на девушке туфли с высоким каблуком, то, как правило, много косметики, полкило украшений, дорогая, реже стильная одежда. Такие студентки, как правило, генетически не приспособлены к усвоению знаний. Кроме того, они перманентно заняты устройством своей судьбы. По этим двум причинам, кстати, они до аудиторий почти никогда и не доходят: пьют кофе и курят на «сачке». Но если «высокий каблук» умна и деловита, лучше не вставать у нее на пути — сметет и не заметит. А «низкий каблук» мне нравится тем, что девушка в мокасинах или кроссовках почти никогда не чувствует себя центром мира. Ей все вокруг (еще) интересно, она любит учиться, а главное, ОНА ПОНИМАЕТ, ЧТО ЕЙ ГОВОРЯТ!!! А это так приятно.

Сретенский В. М.

ОБРАЗ ИУДЫ В ХРИСТИАНСКОЙ КУЛЬТУРЕ [лекция]

Образ Иуды (а мы сейчас говорим не об обрАзе, подлинном живом Иуде, а именно об Образе — обработанном, описанном и преображенном исходном материале) в христианской культуре не вполне очерчен и прорисован. Он постоянно на виду и в то же время размыт, на нем трудно сфокусировать взгляд, проще не заметить, как мы обычно не замечаем все явления пошлые, то есть, по Далю, древние, стародавние и тем самым общеизвестные и наскучившие.

В православном народном сознании имя Иуда — синоним предательства. И пожалуй, больше ничего в нем не найдешь. Ясно, просто и скучно. Никакого преображения, никакой фантазии, только брань: «Наш Иуда ест без блюда». Или набор благоглупостей: «Иудою свет пройдешь, да удавишься», «Чем Иудою быть, лучше на свет не рождаться».

Было бы совсем странно, если бы народная фантазия совсем никак не погуляла на столь просторном поле. Погуляла. Но разгул этот и широк, и в то же время узок. Вот как, например, в Белоруссии в XIX веке объясняли, почему нельзя класть ложку на стол донышком вверх. Оказывается, так поступал Иисус, в отличие от всех своих учеников, которые опускали ложки донышком. Иуда рассказал об этом стражникам, и таким образом они узнали Иисуса. Почти во всех народных сказаниях Иуда сознательно и вполне последовательно выбирает сторону зла. В одном из таких сказаний, записанном в Смоленской губернии, Иисус, спустившись в ад, предложил Иуде покинуть его. «Мне и здесь хорошо», — отвечал Иуда, лежа на печи. В другом сказании Иуда научил бесов выращивать на погибель людям адское зелье — табак. Побывал он и разбойником, и «беззаконным чертом».

В культуре «высокой» не все так однозначно. Вот как, например, представлен Иуда (пунктиром) в ближайшем к нам XX веке.

Первое десятилетие. Леонид Андреев. Рассказ «Иуда Искариот» (1907 г.). Иуда в начале рассказа — полное собрание человеческих мерзостей. Он уродлив: слеп на один глаз, с черепом, «точно разрубленным с затылка двойным ударом меча». Его голос то мужской глубокий, то женский крикливый. Иуда корыстолюбив, коварен, он притворщик и лжец, он видит в людях только дурное. Но затем оказывается;-что он, и только он, видит в Иисусе Бога. Предавая его, он доказывает слепоту ВСЕХ вокруг — учеников, не вставших на его защиту; матери, оплакивавшей его как человека; судей, считавших, что они избавились от Иисуса, предав его казни. Один лишь Пилат зряч: он говорит толпе, что подсудимый невиновен, и получает благодарность Иуды: «Ты мудрый, мудрый!..» Иудой, по Андрееву, движет вера в то, что он, и только он, будет подле Иисуса, когда тот вернется на Землю. Предательство станет высшей формой верности, а верные узрят свое предательство.

Тридцатые годы. М.А. Булгаков. Роман «Мастер и Маргарита», слишком хорошо известный, чтоб о нем здесь много говорить. Отметим лишь, что, ослепленный, как и все в те годы, вспышкой чистой власти, Булгаков все внимание уделил персонажам, ее олицетворявшим. И прежде всего Пилату — заложнику власти и ее орудию. Иуда же в романе — не более чем животное на двух ногах, лишенное индивидуальности, страха, сомнений. Он полон похоти и алчности, да и то не до страсти. Похоть и алчность — лишь признаки данной формы существования белковых тел. Все доносчики, что фигурируют в романе, составляют с Иудой один вид. Донос для них — естественная форма обеспечения собственной жизни, более легкая, чем труд, и менее рискованная, чем воровство. Поэтому смерть Иуды в той же (нет, в большей) мере — проявление силы власти, как и смерть Иешуа. Собственно говоря, Иуда в романе не более чем пустота, которую следует заполнить властью. Он — оправдание власти, поскольку не является ее порождением; более того, власть и нужна для того, чтобы все человеческое сообщество не стало скоплением иуд.

Годы семидесятые. Рок-опера Эндрю Ллойда Вебера и Тима Райса «Jesus Christ Superstar», Опера написана в 1970-м и поставлена в Нью-Йорке в 1971 году. Это время завершения молодежного бунта, замешенного на идеалах анархизма, известного также как «студенческая революция» 1968 года. Иисус здесь — прямой выразитель этих самых «молодежных» идеалов, представлявших собой суперотрицание действительности, облеченное в дурацкую форму левацких идей — от анархизма до маоизма, — на фоне гипертрофированной сексуальности. Он выступает против власти каждым своим словом и каждым жестом. Иуда же — бунтарь, не признающий власти бунта, он анархист в степени «х», его предательство — признание в том, что между правителем и лидером бунтарей нет разницы, оба они отбирают свободу. Бунт Иисуса оборачивается новой властью, бунт Иуды — предательством и саморазрушением. Лучшей иллюстрации анархизма, а точнее — того, как учение Прудона, Бакунина и Кропоткина было понято и истолковано в XX веке, найти, на мой взгляд, невозможно.