Ночь в "Восточном экспрессе" - Вероника Генри

Короче, отражение самой Адели — провинциальной, скучноватой, обыкновенной. А в таком случае что он в ней нашел? Почему заманивает ее на ленч, если она такое неинтересное, смешное существо? Такое… неискушенное.

Потому что он что-то в ней увидел, подсказывал Адели тоненький голосок. Джек Моллой разглядел ее потенциал. Он мог выявить в ней то, что заставило бы ее раскрыться и расцвести. Мысленно она возвращалась к тому возбуждению, которое испытывала, когда он с ней разговаривал, к чувству, которое она отчаянно пыталась скрыть, настолько, что сбежала из-за стола.

Чувство, которое она хотела пережить снова.

Адель подавляла это. Она видела, что, помимо озорства и каприза, Джек Моллой таил в себе опасность. И все же Адели нужно было как-то менять свою жизнь. Происшедшее ярко показало степень ее опустошенности.

В понедельник вечером она подождала, пока Уильям снял галстук, прочел свою почту, выпил первую порцию виски и принялся за баранью отбивную.

— Я все хотела спросить, — начала Адель, — могу я чем-нибудь заняться в новой клинике? У меня теперь столько свободного времени в связи с отъездом мальчиков. Я подумала, что могла бы как-то тебе помогать.

Он положил нож и вилку и посмотрел на Адель.

— Каким образом?

— Не знаю, но должно же быть что-то мне по силам. Ты, похоже, перегружен работой. Может, я могла бы помочь с документами или организовала бы группу для молодых матерей, или… — Она умолкла, понимая, что вообще-то толком не продумала свое предложение. — Просто теперь здесь царит гробовая тишина.

— Так это не делается, дорогая, — ответил Уильям. — У нас есть весь необходимый персонал, и бюджет у нас очень ограниченный, поэтому так и трудно.

— Ну, мне не обязательно платить…

— Самое лучшее, что ты можешь сделать, — произнес Уильям тоном, не допускающим возражений, — это поддерживать здесь безукоризненный порядок. Для меня важно прийти домой и иметь возможность расслабиться. Я думаю, что если ты тоже будешь работать в клинике, тут все пойдет вкривь и вкось. А что ты будешь делать, когда мальчики приедут домой? Ты нужна им. — Он улыбнулся. — Я знаю, тебе сложно, потому что они уехали, но ты привыкнешь, дорогая, обещаю.

И он снова взялся за нож и вилку.

Внутри у Адели что-то закипело. Это было не просто возмущение. Она понимала, что Уильям не нарочно держится с ней снисходительно, но все равно пришла в ярость. Он поставил ее на место. Она была женой и матерью — и только.

Проснувшись утром в среду, Адель мысленно пробежалась по списку дел. Сегодня день смены постельного белья. Само собой, не она перестилала простыни, этим занималась миссис Моррис. В Шеллоуфорд приедет рыбный фургон — Уильям любит дуврскую камбалу. Тим написал Адели письмо с просьбой прислать новые носки для занятий спортом и французский словарь.

И пока Адель лежала в постели, черное одеяло уныния окутало ее. Какой смысл вообще вставать? Кто встревожится, да и вообще заметит, если она не встанет? Уильям всегда поднимался в шесть и спускался вниз до ее пробуждения. Каждое утро он ел на завтрак одно и то же. Томатный сок, чашка очень крепкого черного кофе, который он варил на плите в эмалированном кофейнике, и яйцо-пашот на тосте. Он не ждал, что завтрак приготовит ему Адель. Даже для этого она была не нужна. Если бы она не встала, Уильям не забеспокоился бы. В семь тридцать пять он выходил из дома, зная, что она будет на месте, когда он вернется.

Адель села в кровати. Какой вред может быть от ленча? У нее есть алиби. И новое платье из шелковой чесучи, которое она купила для летнего приема в теннисном клубе. Адель посмотрела в зеркало на свои волосы — уложить их толком не получится: не хватит времени, но у нее были бигуди. Она пригладила брови и посмотрела на себя, пытаясь определить выражение собственных глаз. Чего она ждет? На что способна? Чего хочет?

Адель спустилась вниз в халате.

— У меня сегодня ленч с Брендой, ты помнишь? В «Савое», — сказала она Уильяму, который посыпа́л яйцо белым перцем.

Муж улыбнулся ей.

— Умница, — сказал он. — Видишь? Вот как много дел. Постарайся развлечься. В любом случае я, наверное, вернусь сегодня очень поздно.

Опять? Адель иногда спрашивала себя, почему он и не спит в клинике? Но ничего такого не сказала. Просто улыбнулась и понадеялась, что Уильям не слышит, как колотится у нее сердце.

Она не знала, почему оно так стучит. Это всего лишь ленч, сказала она себе, потому что у нее появилась одна идея и ей нужен совет Джека Моллоя. И ничего больше.

Райли любил «Хэрродс». Он полюбил его с того дня, когда его, молодого помощника фотографа, послали туда за шляпой из шкуры леопарда для фотосессии. Магазин поразил его своим великолепием тогда и по-прежнему поражал и теперь. Ничего подобного не было в мрачном северном городке, где он вырос. Когда он впервые перешагнул порог «Хэрродса», что-то в глубине души прошептало ему, что, наверное, это кричащее богатство сомнительно, когда столько людей с трудом зарабатывают себе на жизнь, но семнадцатилетний Райли уже знал, что вступает в мир, который боготворит успех, потребление и шик. Помешать этому он не мог. Он мог только работать, не покладая рук, и платить налоги. И посылать деньги домой маме, что он и делал до ее смерти.

Теперь же он мог позволить себе заходить в «Хэрродс», когда пожелает, и он это делал, когда хотел купить подарок, как сегодня.

Райли легко продвигался в толпе покупателей. В последнее время его никто не узнавал. Он был худощав, почти до болезненности, с темными глазами, которые все замечали. К тому же красив, но находился в том возрасте, когда, как он великолепно сознавал, большинство людей становятся невидимыми, какими бы известными они когда-то ни были. Тем не менее держался он хорошо. Одет Райли был в джинсы и рубашку без воротника и темно-коричневую кожаную куртку, старую и потертую, плотно облегавшую его гибкую фигуру. В темных волосах явственно проглядывала седина, они опускались до воротника, но Райли по-прежнему ходил стричься к итальянскому парикмахеру, к которому ходил уже больше сорока лет. Райли был человеком привычки — от «эспрессо», который он по утрам варил на плите, до маленького бокала коньяка, который выпивал перед тем, как лечь спать.

Если бы с ним была Сильви, вокруг начали бы перешептываться, подталкивать друг друга локтями и навязчиво разглядывать. Даже теперь, когда Сильви пошел седьмой десяток, люди при виде ее замирали. В ней было не просто Нечто. В ней было Все. Не поддающееся определению, неподражаемое обаяние, которое дается от рождения, сочетание красоты, уверенности в себе и стиля, которые перевешивают чашу весов и отличают кумира от простой звезды.

Райли уловил это в первый же день, как увидел ее, теперь уже почти пятьдесят лет назад. Ему дали задание сделать снимок для обложки нового журнала, приложения к одной из воскресных газет. Для молодого фотографа это было престижное задание, и настоятельно требовался свежий и волнующий образ.