Гретель и ее бесы - Герман Рыльский

прилавку. Пару минут спустя вернулся Бонифаций Хофманн с пакетиком из вощеной бумаги.

– Рекомендации по приему – те же, что и раньше.

– Конечно.

Девочка забрала лекарство, положила на прилавок купюру в десять королевских марок и дождалась, когда аптекарь отсчитает сдачу. Звякнул, закрываясь, кассовый аппарат, но Гретель не торопилась прощаться.

– Что-то еще? – поинтересовался Хофманн.

– Сказать по правде, да, – кивнула Гретель и, набрав полную грудь воздуха, выдала скороговоркой: – После школы ко мне привязались хулиганы, сейчас они ждут снаружи. Когда я выйду отсюда, меня схватят и, наверное, побьют.

– Что-что? – Седые брови аптекаря приподнялись над проволочной оправой очков.

– Я подумала: наверняка же у вас в аптеке есть черный ход? Если бы вы позволили воспользоваться им… я была бы очень благодарна!

Некоторое время Хофманн изучающе смотрел на Гретель. А потом приподнял натертую воском крышку прилавка и все той же семенящей походкой направился к двери.

«Он ни за что не позволит мне пройти дальше этого прилавка, – подумала Гретель. – И не поверит в историю про хулиганов. Скорее, решит, будто я хочу что-нибудь украсть…»

Хофманн доковылял до двери и сквозь застекленную секцию посмотрел на улицу.

– Это, случайно, не сын преподобного Дельбрука? От него ты прячешься?

– Да, от него, – вздохнула Гретель, понимая, что теперь помощи от аптекаря можно не ждать. – И его дружков, Йозефа и Курта. Они меня все время донимают.

Хофманн вернулся к прилавку, снова приподнял крышку и произнес:

– Прошу.

– Спасибо! – Не веря своей удаче, Гретель юркнула за длинную тумбу, разделявшую зал на две части.

Миновав узкую дверь, Хофманн и его гостья очутились во внутренних помещениях аптеки. Витавший снаружи запах камфары, лакрицы, валерьянки и еще бог знает чего усилился и обогатился новыми оттенками.

Каменное здание, в котором располагалась аптека «Хофманн и сыновья», было одним из самых старых в Марбахе, не считая собора, монастыря и ратуши. Окошки здесь напоминали бойницы, а сводчатые потолки наводили на мысли о винных погребах. Чтобы жить в доме, похожем на рыцарский замок, надо было как минимум владеть единственной на всю округу аптекой. Впрочем, у Хофманнов даже имелся собственный автомобиль – по меркам Марбаха просто-таки невиданная роскошь. Это был черный канцлерваген, слишком хороший и дорогой для здешних дорог.

Проходя мимо какой-то двери, Гретель мельком увидела столы, на которых Хофманн и его наследники готовили микстуры и порошки, – на широких мраморных столешницах стояли дробилки, прессы, керамические ступки с пестиками, разнообразные весы и металлические формы для пилюль, в которых запросто можно было бы отливать пули.

– Сюда, фройляйн Блок, – произнес Хофманн, направляясь к тяжелой, окованной железом двери. За ней оказался длинный, уводивший в темноту коридор.

На мгновение Гретель сделалось не по себе. А вдруг аптекарь, которого подозревали в занятиях алхимией, решил воспользоваться случаем и получить для своих опытов юную девушку? Между тем старик взял со стола керосиновую лампу и шагнул в коридор.

Прогнав из головы дурацкие мысли, Гретель зашагала следом за Хофманном.

– А вы знаете семью пастора? – решилась спросить она.

– Преподобный Дельбрук иногда покупает у меня желудочную микстуру и мазь от… – Аптекарь сдержанно кашлянул. – И мазь. Каждый раз он рассказывает, что его сынок, этот Нильс, мечтает поступить на службу в Святую инквизицию. И ведь поступит, помяни мое слово.

– Ага, Нильс просто спит и видит, как однажды станет инквизитором, – проворчала Гретель. Тени от керосиновой лампы скользили по каменным стенам, и казалось, что старика и девочку сопровождают призрачные фигуры. – Он «Жернова ведьм» наизусть уже выучил…

– Да, «Жернова ведьм»… известная книжка, не то что трактаты по медицине или фармацевтике. Ты вот можешь назвать хоть один?

– Нет, – призналась Гретель. Ей почему-то сделалось неловко за собственное невежество, хотя дочь лесоруба, получавшая образование в воскресной школе, и не обязана знать такие вещи.

– Правильно, – кивнул Хофманн. – Зачем изучать медицину, если Святая инквизиция и так может остановить любую эпидемию. Помню я, как отцы-инквизиторы справились с чумой тысяча восемьсот седьмого года.

– А вот про это я слышала! – обрадовалась Гретель. – Чумной столб на площади поставили, когда болезнь отступила.

– Все верно. И всего-то нужно было сжечь сотню-другую ведьм… – пробормотал аптекарь. – А заодно и мою…

Последние слова старика Гретель почти не расслышала, но ей показалось, что он сказал «и мою дорогую Герду». А потом девочка вдруг сообразила – Хофманн сказал, что помнит чуму 1807 года. А ведь это произошло более ста лет назад! Точнее, сто два года назад! Так сколько же ему лет в самом деле?!

Коридор закончился очередной дверью. Аптекарь отодвинул засов и толкнул створку. Гретель увидела улицу, запряженные лошадьми повозки и спешащих мимо прохожих. С первого взгляда она поняла, что очутилась на Генеральской улице, которая шла параллельно Торговой. Теперь Нильс мог хоть до вечера караулить ее возле аптеки!

– Будьте осторожны, фройляйн Блок, – напутствовал ее Хофманн. – Не связывайтесь с хулиганами.

– Спасибо. – Гретель захотелось обнять старика, но она, конечно же, сдержалась. – Вы не представляете, как меня выручили!

Дверь захлопнулась, и Гретель поспешила прочь. Настроение у нее моментально улучшилось. Несмотря на мрачноватую погоду и серое небо, ей хотелось напевать, чем она и занялась, едва покинув оживленные районы города. Теперь путь ее лежал по кривым безлюдным улочкам и дальше, вдоль Сырого Погоста и Зальц-Ахена.

Гретель шла размашистым шагом, мурлыча старую солдатскую песенку:

– И плевать, что небогат, —

Песню громче пой, солдат!

Эти куплеты любил напевать за работой отец Гретель. Причем некоторые вовсе не предназначались для ушей юных фройляйн.

Слева тянулся покосившийся деревянный забор, справа – овраг, склоны которого сплошь заросли ежевикой. А за оврагом возвышалась полуразрушенная каменная ограда – все, что осталось от старого кладбища. Сейчас участок земли между оградой и правым берегом Зальц-Ахена назывался Сырым Погостом. Само собой, это место считалось нехорошим, и марбахцы старались обходить его стороной.

Старое кладбище смыло в 1870 году, весной, когда Зальц-Ахен вышел из берегов. От разлива пострадал почти весь город. Сестра Агнес утверждала, что вода не коснулась только собора и монастыря Святой Агаты.

– Ведьмы не могут нанести вред тому, что священно, – говорила монахиня, и ее голос подрагивал от праведных эмоций. – Бог отвел воды от наших стен, но не пощадил грешников!

В наводнении обвинили ведьм. Святая инквизиция провела расследование и осудила тринадцать женщин – в сравнении с процессом 1807 года не так уж много. Во время допроса ведьмы сознались, что хотели уничтожить Марбах, смыв его с лица земли. Для этого они принесли в жертву черного козла, утопив его в Зальц-Ахене. Вообще, река, бравшая начало в Альпах, разливалась каждую весну, когда в горах начинал таять снег. Сестру Агнес возмущало, что