Сталинградская мясорубка. "Погибаю, но не сдаюсь!" - Владимир Першанин

Черноусова Е. П.

С Елизаветой Павловной Черноусовой мы живем в одном районе. На встрече с ветеранами Великой Отечественной войны я не мог не обратить внимания на ее пиджак с многочисленными наградами. Ордена Красной Звезды и Отечественной войны, медали «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией», почетный медицинский знак времен войны с профилем А. В. Суворова и вещими словами «За мужество и любовь к Отечеству».

Мы познакомились с Елизаветой Павловной. Так и родился рассказ о ее жизни и фронтовых дорогах.

Я родилась 28 августа 1922 года в селе Пичуга Дубовского района Сталинградской области. Детей в семье было четверо, я самая старшая.

Девичья фамилия — Ястребова. Отец и мать были крестьянами, и до 1930 года мы жили неплохо. Имели корову, двух бычков, выращивали большой огород.

Земля у нас плодородная, климат теплый. Снимали богатые урожаи картошки, капусты, росли крупные помидоры, баклажаны, перец. Правда, дождей выпадало мало, воду таскали на коромыслах издалека. Трудилась в огороде и я, а воду в небольших ведрах носила для полива лет с семи.

В 1929 году началась коллективизация. Отец, любивший землю, присматривался, как создаются колхозы. Порядка в них было мало, оплата непонятная. Не очень ему нравился коллективный труд на земле, когда начальство учит тебя, что сеять и когда урожай убирать. Маме до слез было жалко отдавать в чужие руки нашу корову и бычков.

Властям упрямство родителей и непонимание линии партии тоже не понравилось. Пришлось из села уезжать. Запрягли в телегу бычков, погрузили нехитрое наше имущество и приехали в Сталинград (поселок Баррикады). Купили там диковинное жилье, дом-землянку. Выглядело оно так. Комнатка, кухня, прихожая целиком находились в земле, крыша была на уровне почвы, а стены обиты обрезками досок. Отец с матерью спали на кровати, а мы, дети, — на полу.

Места для огорода не было, отец пошел в пастухи. Ему каждый день давали литр молока, расплачивались также овощами, зерном, хлебом. Так и жили. В восемь лет я пошла в школу и закончила восьмилетку в 1938 году. Не знаю, как уж умудрялась делать уроки в нашей полутемной землянке, но школу закончила неплохо.

Затем поступила учиться на акушера. Профессия мне нравилась, училась с удовольствием. Когда началась война, мы, студенты (и парни, и девушки), принялись осаждать военкомат с настойчивыми требованиями отправить нас на фронт.

Военком терпеливо объяснял, что войны хватит на всех. Медработники для армии очень нужны, и нам следует закончить курс обучения. В феврале 1942 года нас выпустили досрочно, отучились мы без малого три года. Период с марта по июль не отложился в памяти. Я работала медсестрой в больнице, а в августе 1942 года была зачислена в штат госпиталя № 5112.

Боевое крещение приняла в памятный каждому сталинградцу день — 23 августа, когда на город обрушились волна за волной сотни немецких самолетов. Этот день достаточно описан в литературе. Расскажу о своих впечатлениях. Так страшно мне не было никогда в жизни. Самолетов налетело, как грачей на вспаханное поле. Куда ни глянешь, сыпались вниз бомбы.

Непрерывные взрывы, пожары, рушившиеся дома, вой сирен. Люди бежали к Волге, прятались в оврагах. Тела погибших лежали на расплавившемся от огня асфальте. Мамочки, ведь меня убьют! Но времени на страх не оставалось. Мы, медсестры и санитарки, перевязывали раненых, накладывали шины на перебитые руки-ноги. Бойцы грузили пострадавших на грузовики и везли к пристани.

Гибли и работники госпиталя. У нас была медсестра Ася, беленькая, смешливая. Гляжу, бежит вдоль дома, придерживая тяжелую санитарную сумку. Остановилась у неподвижного тела — это, видимо, был убитый. Выпрямилась, хотела дальше бежать. А я вижу, как черная тень рядом с ней к земле несется. Закричала:

— Ася! Бомба!

И тут взрыв. Стена дома вспучилась, и все три или четыре этажа огромной грудой обрушились на Асю. И сразу тугая волна горячего воздуха и пелена красной от кирпича пыли. Меня сбило с ног, а когда поднялась, увидела огромный завал и торчавшие металлические балки. Кое-где пробивался огонь. Поняла, что нет Аси в живых и вытащить тело из-под обвала не удастся. Здесь подружка погибла, и здесь ее могила.

Шла, и ноги заплетались. А кругом раненые, обожженные. Надо работать. Кто-то из наших окликнул меня:

— Тебя ранило?

— Нет… Асю убили. Под кирпичным завалом лежит.

За один день центр города был практически уничтожен. Мы еще несколько дней работали в горящем Сталинграде. Погиб санитар, были ранены и контужены еще несколько наших сотрудников. Насмотрелась за эти дни столько всего — вспоминать страшно. И обугленные трупы, вплавившиеся в асфальт, матерей с убитыми детьми, искалеченных, без руки или ноги. Шок от первого дня прошел, и я уже спокойно выполняла свою работу. Надо было спасать людей.

Вскоре нас эвакуировали на левый берег Волги, в поселок Среднюю Ахтубу, километрах в двадцати от Сталинграда. Здесь я работала операционной сестрой. Если спросите, по сколько часов в сутки работали, то, пожалуй, и ответить не смогу. Шел сплошной поток раненых. Выглянешь из палатки — уже вечереет, затем наступала ночь, а хирурги продолжали оперировать. Ну, и мы всегда возле них. Спали урывками, на ходу перекусывали. Осень была самым тяжелым временем в обороне Сталинграда, мы это чувствовали на себе.

Впрочем, и в феврале, когда меня перевели в медсанбат № 32 27-й дивизии 62-й армии, стало не легче. Медсанбат располагался на окраине Сталинграда. В самом городе армия Паулюса уже капитулировала, но наши войска вели наступление, и поток раненых не уменьшался.

Я снова работала операционной сестрой у капитана-хирурга. Фамилии не запомнила, было ему лет тридцать, звали Григорий Иванович. Он специализировался на раненных в брюшную полость. А это же такие опасные раны! Не зря бойцы больше всего ранения в живот боялись. Мол, если поймаешь осколок или пулю в живот, то все, конец тебе.

Григорий Иванович был, что называется, хирург от Бога. Извините, что все эти детали описываю, но такая у нас была работа. Привезут парня, а у него кишечник пулей в трех-четырех местах пробит. Да еще проблема была, что, пока доставят, несколько часов пройдет. Загноение начинается, содержимое кишок вместе с кровью брюшную полость заливает. Григорий Иванович подмигнет, подбадривая меня: «Ну что, Лизавета, начнем».

По три, по пять часов сложные операции длились. Вырезал Григорий Иванович целые куски, скрупулезно сшивал кишки, чтобы ни малейшего отверстия не осталось. Я поначалу не верила, что с такими тяжелыми ранами человека спасти можно. А ведь спасали!

Наложим шов, боец отходит от наркоза, его увозят. А Григорий Иванович закуривает папиросу, идет вдоль лежащих в ряд раненых, смотрит, кого в первую очередь оперировать.

Для посторонних картина удручающая. Лежат в основном мальчишки 19–20 лет, редко кто старше. В телогрейках, шинелях, валенках, с которых стаивает замерзшая глина (в Сталинграде в основном глинистая почва). Одни, совсем без сил, едва равнодушно приоткрывают глаза, когда мы осматриваем раны. Другие держатся крепко, с надеждой смотрят на хирурга. Кто-то без сознания. Лица, покрытые копотью, засохшей кровью, крупные капли пота.