Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина - Александр Пыльцын

Второй брат, Виктор, старше меня на три года, особыми талантами не выделялся, разве только унаследовал от отца (да и похож был на него) манеру разговаривать сам с собой вслух, особенно во сне, да отличался особой аккуратностью и педантизмом. Пожалуй, аккуратность, присущая ему, тоже была своего рода талантом. После окончания средней школы он год поработал на железной дороге помощником дежурного по станции, хотя никаких курсов для этого не проходил. Просто мы, дети железнодорожного мастера, были «хорошо подкованы» в профессиональных познаниях. Я, например, учась в 4—5-м классе, назубок знал все правила, записанные в инструкциях по «путевому хозяйству», и даже на экзаменах, которые принимал отец у своих рабочих и путевых обходчиков, пытался подсказывать тем, кто затруднялся с ответом. А Виктора в 1939 году призвали в воздушно-десантные войска на Дальнем Востоке. Незадолго до начала войны бригаду, в которой он служил, перебросили на Украину, где ему довелось и встретить первые удары фашистской военной машины, и испытать горечь отступления. При обороне Северного Кавказа он был ранен, лечился в госпиталях и погиб (вернее – пропал без вести) в декабре 1942 года где-то под Сталинградом.

Сестра моя Антонина Васильевна (1927 года рождения) после 1945 года избиралась в наш поселковый Совет депутатов трудящихся. А после переезда на жительство в Ленинград работала с секретным делопроизводством в одном из райвоенкоматов города. Доверяли ей, несмотря на репрессированного отца.

До 7-го класса я учился в нашей поселковой школе (там я вступил в комсомол), а с 8-го класса – в железнодорожной средней школе города Облучье, расположенного километрах в 40 по железной дороге от станции Кимкан, нашего постоянного места жительства.

Как я уже говорил, в 1938 году мой отец был осужден на 3 года за халатность, а старший брат служил в армии, и на небольшую зарплату другого брата, Виктора, маме было невозможно платить за мое обучение и проживание в интернате. Тогда я по собственной инициативе написал наркому путей сообщения Л.М. Кагановичу письмо, в котором рассказал о трудностях нашей семьи в обеспечении моего желания дальнейшей учебы, в том числе и то, что отец – железнодорожник и осужден за халатность. Вскоре я, школьник, получил правительственное письмо, в котором распоряжением наркома мне обеспечивались за счет железной дороги все виды платежей за обучение до получения среднего образования и проживание в интернате при школе, а также бесплатный проезд по железной дороге к месту учебы и обратно. Я хорошо запомнил характерную подпись на официальном бланке письма: «Л. Каганович». Особо запомнилась большая, несоразмерно высокая заглавная буква «Л» (Лазарь). Так что учеба в Облученской железнодорожной средней школе на все три года мне была обеспечена.

Позже я узнал, что муж моей тети Клавдии Даниловны в детстве совершил более смелый поступок. Когда его после 6-го класса не допустили к дальнейшей учебе (по крайней бедности), он, 14-летний паренек из глухой деревни под Ярославлем, сам поехал в Москву, добился там приема у Надежды Константиновны Крупской, которая тогда была заместителем наркома просвещения РСФСР. В результате – распоряжение Наркомпроса: «Принять Баранова Василия в школу-семилетку». А дальше – техникум и т. д.!

Так случилось, что и меня с сестрой, и моих двоюродных сестру и четырех братьев – детей репрессированного отца нашего и дяди моего, Петра Карелина, и вырастили, и воспитали, и поставили на ноги наши матери, оставшиеся без мужей. И слава им, обыкновенным русским женщинам, вечная добрая наша память.

В отличие от нашей поселковой школы здесь мы ежедневно после уроков занимались в разных оборонных кружках, и это фактически была хорошо организованная военная подготовка. Штатных военруков у нас не было, а в определенное время в школу или в интернат приходили к нам настоящие сержанты из воинских частей, располагавшихся в городе, и тренировали нас по всем оборонным, как тогда говорили, предметам. Некоторые мальчишки, кроме того, ходили на занятия в аэроклубы, где учились и самолетом управлять, и с парашютом прыгать, что давало им преимущество – уже после 9-го класса поступать в летные училища. Таким образом, еще до окончания средней школы в летном училище оказался мой лучший друг по 9-му классу Коля Федорцов. Уже после войны я пытался разыскать его и других моих школьных товарищей по нашему выпускному 10-му «А» классу, но безуспешно. Никого из ребят так и не нашел, наверное, всех подобрала под себя война. Нашлись только Броня Итенберг да Лида Пилипенко, с которой весь 10-й класс просидел за одной партой. С ними у нас не глохнет переписка и по сей день. Ведь это звенья единственной цепочки, связывающей нас с тем далеким прошлым, с нашим, не таким уж плохим детством.

Военная организация школы состояла из взводов (классов) и рот (всех одноуровневых классов). Так, например, три десятых класса составляли роту. В масштабе всех 8—10-х классов школы это был «юнармейский батальон». Старосты классов были командирами взводов, а наиболее старательный из них – назначался на должность командира роты. Самый старший по возрасту из учеников 10-х классов был комбатом, а когда меня избрали еще в 9-м классе комсоргом школы, то и должность определили – «батальонный комиссар». Естественно, комсорги классов были «политруками рот». И как серьезно относились мы к этим своим «юнармейским» обязанностям! Даже по «юнармейскому чину» нашивали на рубашки или пиджаки петлички со знаками различия, соответствующими армейским. Вырезали из жести квадратики («кубари») или прямоугольники («шпалы») и весьма этим гордились. И величали нас соответственно. Меня, например: «товарищ юный батальонный комиссар». Вот так прививались и уважение к армии, и даже кое-какие командные навыки.

10-й класс мы закончили в 1941 году, за два дня до 22 июня, ставшей роковой для всей страны даты, и сразу после выпускного вечера на следующий день поехали в районный центр (тогда город Облучье входил в Бирский район с центром на станции Бира), чтобы определиться в военные училища. Тогда было повальное увлечение юношей военными училищами (летными, танковыми, артиллерийскими и т. д.), а я выбрал для себя (с учетом семейной традиции и из чувства благодарности за бесплатное обучение) Новосибирский военный институт инженеров железнодорожного транспорта. Но все наши планы и мечты враз сломала заставшая нас в райцентре весть о начале войны. И сразу, как по команде, к райвоенкомату стеклась огромная очередь людей, стремящихся скорее влиться в ряды вооруженных защитников Родины.

Двое суток нас, выпускников школ, держали в неведении относительно наших заявлений (я тут же «отменил» свое прежнее решение о Новосибирском институте и написал заявление в танковое училище). Потом нам сообщили, что все военные училища уже полностью укомплектованы, и мы призываемся как красноармейцы. На сбор нам дали два дня. Быстро разъехались мы по домам, собрали вещи. Недолгие прощания были с родными, и вскоре эшелоны развезли нас по разным районам Дальнего Востока.

Я с несколькими своими школьными товарищами оказался в эшелоне, который вез нас на запад, и ликовали мы оттого, что едем туда, где вскоре будем беспощадно бить фашистов. Но радость наша была недолгой. Довез он нас через двое суток только до города Белогорска. Это всего километров за триста от места призыва, где мы все влились во вновь формируемый 5-й армейский запасной стрелковый полк 2-й Краснознаменной армии Дальневосточного военного округа, ставшего уже именоваться фронтом, хотя и не действующим.