Золоченые - Намина Форна

– Девять, – устало поправляю я.

Обезглавливание, сожжение, утопление, повешение, отравление, побивание камнями, потрошение, кровопускание, расчленение…

Несколько расчленений.

Старейшины выносят ведра, в их глазах вновь горит жажда наживы.

«Продадим его в Норгораде. Знаю там торговца, который прилично заплатит…»

– Девять раз. – Голос Белорукой вырывает меня из бурного водоворота воспоминаний. – Ты умирала и всякий раз возрождалась. Значит, тебя уже достаточно испытали. Ты идеально подходишь для нужд императора.

– Ему нужны демоны?

– Нет, ему нужны воины. Целая армия нечистых, сражающихся во славу Единого царства.

Я распахиваю глаза. Таких, как я, хватит на целую армию? Ну конечно. Все эти сестры и дальние кузины, которых все эти годы забирали…

Белорукая смотрит на меня сверху вниз.

– Раз в сто лет смертовизги уходят в первобытное гнездовье, место, откуда они все родом. В этом году начинается новый цикл, император Гизо решил, что лучшего времени для удара не найти. Ровно через восемь месяцев, когда все смертовизги соберутся в гнездовье, туда хлынут его армии, уничтожат их проклятый дом. Мы сотрем их с лица Отеры. – Взгляд Белорукой пригвождает меня к месту. – Твой род возглавит атаку.

Мой род… От дурного предчувствия по спине пробегают мурашки, смешиваясь с острым уколом разочарования. Я уж было надеялась, что Белорукая тоже алаки. Заставляю себя устремить взгляд ей в глаза.

– Даже если это правда, зачем мне соглашаться? – хриплю я. – Что я получу, кроме вечности мучительных смертей на поле боя?

– Свободу от этого балагана. – Она обводит ладонью подвал. – Пока ты корчишься тут в муках, старейшины продают твое золото всякому, кто больше заплатит, чтобы благородные кланы делали себе красивые безделушки. За счет твоих страданий они набивают кошельки, паразиты, что в буквальном смысле сосут твою кровь.

К горлу подкатывает тошнота, я с трудом сглатываю. Я знаю, что делают старейшины, я знаю, что они расчленяют меня ради золота. Но я должна подчиняться, должна заплатить за свою нечистоту.

Да простит меня Ойомо, он дарует мне…

– Отпущение грехов. – Сердце чуть не останавливается, когда Белорукая произносит это слово. – Вот что еще ты получишь.

И сердце замирает. Тишина так давит, что я с трудом слышу, как Белорукая продолжает:

– Сражайся во имя Отеры на протяжении двадцати лет, и ты получишь отпущение грехов, твоя демоническая природа очистится. Ты снова будешь чиста.

– Чиста? – шепчу я, все мысли исчезают, вытесненные этими невероятными словами: чиста, отпущение грехов. Снова человек, точно такая же, как все остальные…

Больше никакого покалывания.

Смотрю в потолок, глаза печет от слез.

Ты слышал. Все это время ты слышал. Ты все-таки меня слышал.

Едва замечаю, как Белорукая кивает:

– Да, жрецы императора это могут.

Теперь в голове проносится столько мыслей, столько чувств – облечение, радость, – что я едва держусь, чтобы не запрыгать на месте. И вспоминаю:

– А как же старейшины? А мой отец?

Белорукая пожимает плечами.

– А что они? Я – посланница самого императора Гизо. Живое воплощение его воли. Пойти против меня – значит пойти против Отеры.

Снова накатывает облегчение, за ним по пятам – решимость. Я могу стать чистой. Я могу найти место, где меня примут, впервые стать частью чего-то. У меня может быть будущее – нормальная жизнь, нормальная смерть…

Он наконец впустит меня к себе в Заземье.

– Ложка дегтя, алаки, – прерывает водоворот мыслей голос Белорукой. – Твое обучение будет в десять раз жестче, нежели у обычных солдат.

Когда я в тревоге съеживаюсь, она пожимает плечами.

– Ты – про́клятый демон, презренная мерзость в глазах Ойомо, и относиться к тебе будут соответственно. – Когда я пристыженно опускаю глаза, Белорукая добавляет: – Однако сомневаюсь, что на тренировках ты столкнешься с чем-то, что хотя бы приблизится к уже пережитому здесь.

Она подается вперед, в ее глазах любопытство. Она небрежно держит печать в пальцах. Приглашение. Предупреждение.

– Ну что, решила?

Решила? Что тут вообще спрашивать? Все эти дни я молилась, подчинялась в надежде найти свое место… и вот же он, ответ, который я так искала. Я смотрю на Белорукую, и в моих глазах уверенность.

Я принимаю печать.

– Да, – говорю я, – решила. Я согласна – при одном условии.

На губах Белорукой появляется веселая улыбка.

– Так-так?

– Пусть моему отцу скажут, что я мертва.

4

В результате старейшина Дуркас даже не спорит с Белорукой о моей судьбе. Женщина лишь многозначительно вскинула бровь – и я освобождена от оков и одета с такой скоростью, будто сами гончие Заземья, восстав, кусали старейшин за пятки. Пусть старейшинам совсем не хочется терять богатство, которое я приношу, они все же не смеют пойти против посланницы императора.

Когда меня ведут к ступеням храма, царит ночь и густая темнота – луна едва освещает заснеженную землю. Порыв ледяного ветра ударяет в лицо, вызывая слезы. Он причинил бы куда меньше боли, будь на мне маска, но я нечистая женщина. Теперь я никогда не смогу носить маску.

Мысль должна наполнить меня отчаянием, но во мне звенит благодарность. Произошло чудо, на которое я даже не надеялась, – меня освободили из подвала. Я и не думала, что вновь почувствую дыхание ветра, увижу небо. Все происходящее будто сон, чудесный и блаженный, который я вижу всякий раз, когда умираю, и моя кожа наливается тем же золотистым блеском, что и…

– Возьми, – щерится старейшина Дуркас, суя мне в руки что-то грубое и тяжелое. – Подношение для скакунов посланницы.

Я опускаю взгляд и с удивлением вижу холщовый мешок, полный сочных красных зимних яблок. Давлюсь всхлипом. Зимние яблоки собирают лишь в самый разгар холодного времени года. Если эти, в мешке, и в самом деле так свежи, какими кажутся… значит, я была заперта в подвале целых два месяца, может, даже дольше.

Меня сотрясают рыдания, одно мучительней другого.

Старейшина Дуркас кривит губы в ухмылке.

– Жди здесь, – рычит он и уходит к повозке Белорукой, маленькой, деревянной и хлипкой, с крошечными окошками по бокам и единственной дверцей сзади.

В повозку запряжены два крупных существа. Они выглядят почти как лошади, но в них есть что-то странное.

Пока я удивленно моргаю, пытаясь разглядеть их сквозь слезы, старейшина Дуркас зовет Белорукую:

– Я привел демона, как приказано.

Демон. Неужели это и правда моя суть? Я уже должна была свыкнуться, но стыд заставляет меня сгорбиться, и я кутаюсь в плащ. А потом Белорукая направляет повозку ближе к ступеням, и я наконец вижу запряженных существ достаточно хорошо. Из лошадиной нижней половины тела растет человеческая грудная клетка, а вместо копыт у них когти хищной птицы.

Из моих легких вышибает весь воздух.

Это вовсе никакие не кони, они – эквусы, повелители лошадей. Мама часто мне о них рассказывала – как они бегают по пустыне на этих своих когтях, пасут лошадей и верблюдов. По удаленным горам севера тоже бродят подобные существа, более крупные и покрытые гораздо более густым мехом. Смотрится странно, но лоснящиеся белые тела этих эквусов одеты в тяжелые плащи, на когтистых ногах – меховые сапоги. Для таких созданий здесь, в северных провинциях, наверняка слишком холодно.

Тот, что покрупнее, видит, как я уставилась на них, и на ходу толкает локтем другого.

– Смотри, смотри, Масай́ ма, там человечек, ее можно съесть, – говорит он.

В девственно-белой гриве темнеет прядь черных волос, а его нос такой плоский, что напоминает звериный.

– Выглядит аппетитно, Бра́йма, – отвечает с улыбкой тот, что поменьше, белый от головы до хвоста, с большими нежно-карими глазами. – Разделим ее пополам?

Я испуганно отшатываюсь, но Белорукая успокаивает меня с веселой усмешкой.

– Не волнуйся, алаки, Брайма и Масайма – травоядные. Они едят только траву… и яблоки, – добавляет она многозначительно.

Растерянно мигаю, затем поспешно достаю из мешка два яблока.