Пастух - Григорий Диков

Сейчас странников стало мало. Вроде всем воля, иди, куда глаза глядят. Ан нет, теперь у каждого есть свое дело, своя забота. По душевной потребности теперь странствуют только баре, да и то больше за границу, а возвращаются, как я заметил, часто недовольные. Зачем, спрашивается, тогда было уезжать? И, тем паче, зачем возвращаться?

В то время, про которое я вам рассказываю, странников было еще много. Особенно зимой, когда в поле работы нет. И затеряться бродячему человеку среди них просто, только надо бумагу подорожную выправить. А то ведь, сами знаете, без бумаги в России далеко не уйдешь.

Нил, как в то утро из деревни убег, весь день по лесу бродил и к людям выйти боялся. Когда ночь спустилась, залез на дерево, чтобы волки не съели. Стал между веток устраиваться поудобнее, чувствует — колется ему что-то под одеждой. Пошарил, а там бумага! Нил ее достал и стал в сумерках разбирать по слогам. Весь употел, а прочел: вверху большими буквами «Паспортъ» отпечатано, а ниже выведено от руки: «Ефим Григорьевич Селивестров, православного вероисповедания, мещанин…ского уезда, кровельщик». И печатей несколько.

Смекнул Нил, что это Катерининого мужа пашпорт. Как и когда он у Нила оказался, кто его разберет. То ли белобрысый ему дал, то ли Нил сам его вытащил, да какая теперь разница! Нил пашпорт свернул, подальше под одежду запрятал, ветку руками обхватил и заснул тревожным, прерывистым сном.

Два следующих дня шел Нил по лесу, огибал стороной деревни, на дороге не показывался и путь держал все время на юг, подальше от Реки и от торбеевских мест. Гнал его вперед страх, а пуще того обида Все, что раньше было ему любо в родном краю, — все теперь опротивело. Бредет Нил по глухому бесконечному лесу, спотыкаясь о корни и плутая по звериным тропам, и одна у него теперь забота одна мысль: уйти прочь и навсегда забыть тех людей, которые так с ним несправедливо обошлись. И чем больше Нил думал про свою сиротскую жизнь в деревне; про жестокость односельчан и предательство Катерины Львовны, тем больше ожесточалось у него сердце и росла решимость никогда больше не возвращаться в родные места.

Хорошо, что осень была в тот год щедрая, в лесу и грибов и ягод народилось предостаточно. Только от сырых грибов живот пучит, а от ягод несет. И спать на дереве неудобно, можно во сне свалиться и убиться насмерть.

На третий день Нил так намаялся, что решил выйти на Рязанский тракт и там счастья попытать. Он уже от своих мест далеко ушел, страх поутих и обида успокоилась. Решил — всю жизнь в лесу прятаться не будешь, авось не узнают.

Только вышел на дорогу, а навстречу пятеро мужиков. У каждого через плечо ремень, на ремне ящик, а в ящике пилы да топоры. Это бродячие столяры были, артель.

Подошли они к Нилу и стали его разглядывать, очень вид у него дикий и ободранный был. Мужик, который у них за главного, вперед выступил и спрашивает:

— Ты отколе такой?

Нил сперва правду хотел сказать, а потом передумал:

— Я из мастеровых. Мы с дядей в Цивильск шли, на заработки, да на нас разбойники в лесу напали. Я убег, а где дядя, не знаю.

Старшой головой покачал недоверчиво и спрашивает:

— А куда путь держишь?

Нил в ответ:

— Сам не знаю. У вас хлеба нет? Дайте краюху, Христа ради, оголодал совсем.

Старшой в ящике покопался и достал тряпицу. В тряпице хлеб, лук и яйцо. Мужик от хлеба отломил кусок, Нилу дал, а остальное в тряпицу завернул и в ящик обратно спрятал. И дальше зашагал.

Нил, как хлеб дожевал до последней крошки, бросился вдогонку за мужиками, старшого за рукав поймал и просит:

— Возьмите меня с собой, люди добрые, мне идти некуда! Я работать могу.

Старшой спрашивает:

— А что умеешь делать-то?

Нил отвечает:

— Дранку делать могу для крыши. Мы с дядей кровельщики.

И протягивает мужику пашпорт Катерининого мужа Мужик бумагу посмотрел-покрутил, головой недоверчиво покачал и возвратил Нилу:

— Кровельщик нам не надобен, мы столяры.

Сказал так и дальше идти собрался, а Нил его не отпускает. За рукав держит и в глаза глядит, проникновенно так.

И старшой на него смотрит, не отрываясь. Наконец отвел мужик глаза и головой встряхнул. Развернулся к своим и говорит:

— Что, братия, возьмем его в подмастерья? За стол и за учебу. А пока он ящики за нами будет носить, гвоздья прямить.

Мужики между собой посовещались и согласились. Навесили на Нила ящики, а сами дальше налегке пошли. Вечером добрели до города и на сеновале у знакомого мещанина остались переночевать. Тут Нил в первый раз и поел горячего, за четыре-то дня.

Стал с тех пор Нил со столярами ходить. Только для столяров он был не Нил, а Ефим, как в пашпорте написано. И двух месяцев не прошло, как Нил уже на Ефима откликался и стал забывать, как его раньше звали.

Нил, Ефим то есть, ящики носит, готовит на всех, обстирывает. Когда попросят, может и пилу поправить, и гвоздь распрямить. Купили столяры ему кое-какой одежды и сапоги, а то зима на носу. И ходят вместе, всей артелью, из города в город, из уезда в уезд. Два раза на той стороне Волги побывали: один раз на пароме переплыли, а другой пешком перешли по льду. Ночуют где придется: если деньги есть — на постоялом дворе или у людей угол снимают. А бывало, на пристани ночевали, на мешках, парохода ожидаючи.

Весь следующий год Нил-Ефим со столярами бродил, многому у них научился, а еще больше сам увидел и понял, без чужой подсказки. Наши деревенские из родных мест выезжали редко, дальше Рязани никто и не ездил. А тут открылась перед Нилом, Ефимом то есть, вся Россия-матушка, от Костромы до Астрахани. Насмотрелся он и на мещан, и на купцов, и на чиновников, и на таких же странников-мастеровых, как он сам.

Работала артель везде: в монастырях, в казармах, в богатых домах. А когда лучших заказов не было, то и бедными избами не брезговала. За год Нил-Ефим выучился пилить и строгать наравне со всеми, дерево клеить и лак класть так, как полагается. И читать-писать научился, уже по-настоящему. Ум у него хваткий, память хорошая. Он где книгу видел, непременно брал ее в руки и читал. Сперва по слогам, а потом бегло.

В конце года столяры посовещались меж собой и решили Нила-Ефима в артель зачислить. И деньги в первый раз ему заплатили за работу. Нил-Ефим с первой же получки накупил на базаре книг и потом, как приведется, менял старые, прочитанные книги на новые.

Бывало, застанет мужиков в дороге непогода. Они тогда в рощу бегом и ветки начинают ломать, чтобы шалаш построить. Пока одни строят, другие березу сухостойную выберут, повалят и на полешки распилят. Потом костер рядом с шалашом разведут и усядутся все вместе у входа. Варят кашу, сушат вещи и слушают, как шумит дождь и ходит вдалеке гром. Прыгает по поленьям огонек, от одежды пар идет. А Нил из мешка книгу достанет и начнет читать вслух: «Морской царь и девица-голубица», «Персидская княжна Салуфея», «Приключения аглицкого милорда Георга и маркграфини Фредерики-Луизы», «Попадья и мертвецы», «Бова-королевич на войне с турком», «Нравоучительное зерцало отцов-праведников».