Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара

интересы игнорировались или совсем предавались забвению. Однако, вместо того чтобы способствовать прогрессу в столицах, дворяне «околачивались» в министерских канцеляриях. Либо они бесцельно проводили свои дни на утомительных военных парадах, которые были отличительной чертой повседневной жизни в царствование Александра I, унаследованной от строгого режима его отца в Гатчине. Служба в столицах совершенно лишала дворянство энергии, оно все больше сливалось и отождествляло себя с разрастающейся бюрократией. С. А. Корф рассматривает подавляющую косность и пассивность дворянства как качества, обеспечивавшие социальную и политическую стабильность, – качества, ценившиеся Н. М. Карамзиным и другими ведущими консерваторами, но вызывавшие сожаление у М. М. Сперанского и тех, кто стремился к прогрессу России[81]. Современный им британский обозреватель Роберт Пинкертон, живший в Москве в 1810 и 1811 годах на службе Библейского общества, заметил, что

все классы знати слишком любят праздные и развращающие занятия, которым предаются баловни судьбы и других европейских стран – они увлечены играми, балами, маскарадами, вечеринками и азартными играми; ибо они не получают удовольствия от полезного занятия; и, судя по их действиям, можно было бы подумать, что многие из них считают жизнь подаренной ни с какой другой целью, кроме как давать и получать развлечения[82].

Хотя социальное и профессиональное продвижение на царской службе продолжало оставаться традиционным стремлением русского дворянства, во время правления Александра I такие амбиции увеличивались в контексте быстрого развития нового класса бюрократов, что само по себе являлось прямым следствием созданных царем в начале своего правления министерств. В погоне за чином продвигавшиеся вверх дворяне неизбежно вливались в эту растущую бюрократию. Однако все попытки Александра мобилизовать дворянство, чтобы улучшить управление губерниями и повысить качество их жизни, оказались безуспешными. Как и во времена Екатерины, дворянству это было просто не по плечу, и оно не оправдало надежд монарха.

Тем не менее бюрократия была единственной составляющей дворянства, способной предоставить царю новые формы политических институтов для управления. Однако именно эта бюрократия так легко и полностью поглотила дворянское сословие, что привело к большей централизации государства в ущерб провинциям[83]. Процитируем точку зрения Корфа: «Дворянство как привилегированное сословие было обречено на смерть; стремясь к чину и карьере, оно все больше сливалось и отождествлялось с бюрократией и готовило себе конец, настигший его во второй половине XIX века»[84].

Богатство, бедность, крепостные

«Русское дворянство самое бедное во всем свете». Так гласит суровое наблюдение в дневниковой записи 1803 года Этьена Дюмона, который родился в Женеве в 1759 году и некоторое время проживал в России[85]. Об огромном неравенстве благосостояния и социального положения представителей знати можно судить по замечанию министра народного просвещения с 1828 по 1833 год князя К. А. Ливена: «Линия дворянского сословия столь необозримое имеет у нас протяжение, что одним концом касается подножия престола, а другим почти в крестьянстве теряется».

Действительно, были случаи, когда дворяне жили на уровне прожиточного минимума почти так же, как и их крепостные. Правительственный отчет за 1843 год показал, что 9287 дворян (в основном в Смоленской, Рязанской, Симбирской, Калужской и Вологодской губерниях) владели небольшими участками земли, они не имели крепостных и вели образ жизни, практически неотличимый от крестьянского[86]. За годы, предшествовавшие манифесту об освобождении крестьян 1861 года, положение мало изменилось. Анализ распределения крепостной собственности в 1858–1859 годах показывает, что 1400 самых богатых землевладельцев империи, составлявших 1,4 % всех владельцев крепостных, имели 3 миллиона крепостных, в то время как 79 000 более бедных владельцев, или 78 % крепостных собственников, владели лишь 2 миллионами крепостных. Эти цифры приводят Ричарда Пайпса к выводу, что «подавляющее большинство русских дворян на протяжении всей истории едва сводили концы с концами»[87].

Однако это не мешало им продолжать пользоваться благородным статусом. Автор недавнего исследования сословий России справедливо замечает, что «сама банальность образа обедневшего русского дворянина показывает, что дворянство не было сословием, которого чуждались, несмотря на значительную экономическую нисходящую мобильность»[88]. Огромные различия в крепостнической собственности среди помещиков в России не были новостью. Данные по Тамбовской губернии конца XVIII века показывают, что четырьмя крупнейшими душевладельцами были Л. А. Нарышкин – 8444 крепостных, Д. Л. Нарышкин – 3750 душ, граф К. Г. Разумовский – 5750 душ и П. П. Баташов – 2905 душ. Для сравнения – среди их соседей числятся четверо с самым скромным числом душ: трое владели двумя крепостными и один помещик владел только одним[89].

Этьен Дюмон предположил, что одна из причин обнищания стольких русских дворян заключалась в том, что они редко брали на себя труд посещать свои поместья и должным образом управлять ими. В противном случае, утверждал он, они вполне могли бы легко увеличить свой доход в пять, даже в десять раз, улучшив тем самым не только свое собственное положение, но и положение своих крепостных. Вместо этого они обычно проводили лето, живя в одной из своих деревень, никогда не покидая ее, чтобы провести надлежащую инвентаризацию остальных своих земельных владений. Если бы иностранцам было разрешено покупать землю в России, «ничего нет легче, как получить из имения восемнадцать процентов на свой капитал». Явный вывод из замечания Дюмона состоит в том, что в целом русские дворяне были слишком безответственны и ленивы, чтобы беспокоиться о решении проблемы, отсюда и беспрецедентная бедность, которую он приписывал им[90]. Его точку зрения дополняет следующее наблюдение Н. И. Тургенева, современного ему летописца России и русских: «Дворянское сословие в России многочисленно. Есть очень богатые, есть очень бедные, живущие на клочке земли с двумя или тремя семьями крепостных, которых они эксплуатируют, как только могут. В некоторых деревнях есть дворяне, которых нельзя отличить от крестьян ни по внешнему виду, ни по образу жизни и занятий, которые, тем не менее, никогда не покидая своих пепелищ, продолжают владеть по праву, принадлежащему исключительно дворянству, несколькими душами себе подобных существ»[91].

Наблюдение Тургенева, в свою очередь, находит подтверждение в дневниковой записи 1805 года купца Ивана Толченова о случайной встрече в Тверской губернии к северу от города Устюжины с некоторыми обедневшими дворянами:

В сих окрестностях живут во множестве мелкопоместныя дворяне, из коих некоторыя не только не имеют приличного своего званию воспитания, но и от службы удаляются. В числе таковых три брата по фамилии Розбитныя, имеющие за собою 7 душ, содержат почту и сами на козлах ездят в русском сером кафтане и совершенно крестьянском одеянии и притом все трое молодых лет[92].

Дэвид Рансел комментирует: «Положение этих дворян весьма контрастировало ‹…› с той жизнью, которой [купец Толченов] наслаждался в своем [родном городе] Дмитрове»[93]. Ко второй половине правления Александра и через несколько лет после драмы 1812 года в сельской дворянской жизни, кажется, мало что изменилось, по крайней мере если судить по яркому описанию случайной встречи с представителями местной знати в Одоевском уезде Тульской губернии из дневниковой записи 1818 года 18-летнего А. А. Тучкова: «На дороге встретили мы одного из здешних помещиков – у него 5 душ, и он шел осматривать труды своих рабов. Нельзя было поверить, чтобы этот человек был помещиком: белье, шлафрок, зеленая фуражка с красным ободочком, белые чулки. Мужичьи сапоги – вот весь его наряд, грудь нараспашку и с палкою, и небритою седою бородой. Хорошо, что извозчик сказал мне, что это барин, а зовут его Афанасий Степанович». Тучков находился в этом районе по служебным делам, составлял топографический и статистический отчет, и эта встреча заставила его заметить: «Что же касается до самих помещиков, то я не знаю, с чем можно их сравнить – вот их образ жизни: встают рано, пойдут осмотреть работу крестьянина, секут, ежели покажется дурною, потом пьют травник и сивуху, не знаю только, в какое время: я видался с иными поутру рано, с другими поздно, с иными в полдень, и везде заставал если не водку