Сказание об Алёше - Олег Механик

стол, в поисках того, что попроще и хотя бы знакомо ему на вкус. Питание с помойки приучило его получать удовольствие от пищи без изысков. Увидев что-то похожее на жареную рыбу, он поддел это на вилку и отправил в рот. Оказавшееся вовсе не рыбой, что-то безвкусное, вяжущее рот, требовало срочно запить его вином. Но, не утративший интеллигентных манер, Трескунов не посмел притронуться к вину без приглашения хозяина. Тот же периодически подносил бокал к губам, даже мельком не взглянув на гостя.

– Ты мне шкажи, Трешкунов, чем ты руководствовался сождавая меня? – прошамкал Алёша набитым ртом.

– В основу концепции были заложены базовые инстинкты и…

– Трескунов…Трескуно-ов…Тресуно-о-о-о-в! – навязчивый голос Алёши будто пытался пробудить нерадивого доцента от сна. – Я же тебя не спрашиваю про концепцию. Я знаю её наизусть, как и вся кафедра института. Я спросил тебя чем ты руководствовался? Что тобой двигало? Каких целей ты хотел добиться? – Зелёные зрачки сжавшись до крохотных точек пускали в Трескунова прожигающие лучи.

– Я не знаю…– промямлил доцент севшим голосом.

– В-о-от! Вот это больше похоже на правду, Трескунов. – Алёша выставил перед собой вилку с насаженным на неё кусочком мяса. – Ты не знал что тобой движет, так же, как впервые испытавший эрекцию юнец, не понимает, чем его тянет к юбке маминой подруги. Вы, изобретатели и люди искусства, особый народ. Вы сначала что-то делаете, а потом уже думаете, куда пристроить ваше творение. Часто, вы даже не осознаёте последствий, которое может повлечь ваше изобретение. Ты, Трескунов, даже сам того не подозревая, изобрёл шедевр…

При этих словах, шея Трескунова стала вытягиваться, подобно гусиной.

– Ну-ну-ну-у…ты не спеши собой гордиться. Всё дело в том, что ты не довёл этот шедевр до совершенства. Не мудрено – ты ведь не знал, что это шедевр. Ты вообще не знал, что делаешь, просто лепил в своё удовольствие, как развлекающийся с пластилином малыш. Но надо отдать должное самому этому творению. – При этих словах, Алёша положил ладонь себе на грудь. – Оно распознало изъяны в самом себе и готово их устранить, понятно с твоей помощью. Ты уже понял, о каких изъянах я говорю?

И снова зелёные лучики впились в лицо Трескунова, выжигая на нём дымящиеся язвы.

– Да-да…конечно! – доцент уронил повинную голову на грудь. – Я допустил ошибку и готов её исправить.

– И в чём же эта ошибка?

– Мне не нужно было наделять тебя страстями. Они делают твою жизнь несчастной. За время скитаний я понял одну истину. Чем больше ты чего-то желаешь, к чему-то привязываешься…

– Трескунов, ты идиот?! – резкий окрик Алёши, от которого вновь зазвенели стекляшки на люстрах, прервал мысль Трескунова в самом её зачатке. – То, о чём ты сказал – есть суть шедевра, его квинтэссенция. Изъян состоит в другом. Ты сделал меня стареющим и смертным! Вот эту ошибку нужно исправить! Для этого ты здесь!

– Это невозможно! – воскликнул Трескунов. – Невозможно сохранить человеческие пристрастия и удовольствие от жизни и в то же время быть нестареющим и бессмертным. Именно кратковременность бытия является основным побудителем всех страстей. Ты питаешься в первую очередь, для того чтобы выжить, занимаешься сексом, чтобы продлить свой род, копишь деньги, чтобы обеспечить себе безопасность. Все эти удовольствия вторичны. Это побочный эффект эволюции.

– Учить меня будешь? – Алёша опёр голову на кулак, демонстрируя резво скачущие по циферблату, золотые стрелки, дорогущих часов. – Будешь мне читать лекции, рассказывать, что и откуда взялось? А ты не забыл, с кем разговариваешь? Знаешь…я бы и сам, своими мозгами, мог решить эту проблему и нанять десяток таких вот Трескуновых для её технического воплощения. Но я вспомнил тебя, хотел просто помочь тебе с работой, дать тебе возможность творческой самореализации, почувствовать себя необходимым. А ты-ы…

Махнув в сердцах рукой, Алёша налил себе полный бокал вина и осушил его одним махом.

– Да я бы рад помочь! – Трескунов тряс сложенными в лодочку ладонями. – Только всё это взаимосвязано…всё проистекает одно из другого. Без маячащей на горизонте смерти, нет и настоящей жизни.

– А ты сделай так, чтобы это «одно», было возможно без другого! Придумай что-нибудь, напряги свои творческие мозги. В конце концов, ты учёный, или хуй собачий?

Алёша швырнул вилку на стол, выказывая, что достиг эмоционального предела.

– Ну хорошо…я постараюсь. Только мне нужны условия для работы. – Мямлил Трескунов, пожимая плечами, как девочка, которую ухажёр уговаривает на то, чтобы проехать к нему домой, для просмотра увлекательного кинофильма.

– Под тобой целый институт! Какие условия тебе ещё нужны?

– Но-о я же говорил, что меня уволили…

– С сегодняшнего дня, ты директор института. Приказ об увольнении предыдущего директора и назначении тебя уже согласован и подписан. – Небрежно произнёс Алёша, краем глаза наблюдая за тем, как меняется облик Трескунова.

– К-как? Не может быть! – Трескунов театрально приладил ко лбу тыльную сторону ладони.

– Вот так! Сядь и покак! – Улыбнулся Алёша, разваливаясь на стуле. – Кстати, на счёт дефекации. Эту проблему тоже необходимо решить.

7

Через каких-то пару месяцев после памятного ужина, на кафедре робототехники «Н-ского института высоких технологий», собралась комиссия. Состав комиссии оставался почти незыблемым, только в высоком кресле председателя теперь восседал Трескунов. Лицо его лоснилось, бородка была пострижена «а-ля Николай Второй», располневшее тельце облачено в шёлковую рубашку, строгий, заколотый золотой булавкой галстук и шикарный немецкий костюм (брэнд которого автор не может огласить, дабы не нарушать «Закон о рекламе»). Сквозь идеально отшлифованные, обрамлённые золотой оправой, стёкла очков, Трескунов прищурившись смотрел на стоявшего в центре зала человека.

Вид этого человека был поистине жалким. Он был одет в нелепый жёлтый свитерок, подчёркивающий критическую округлость живота, при которой уже не рекомендуется носить что-то обтягивающее. Колени на его джинсах были настолько вытянуты, что болтались на уровне голеней, а кеды…кеды он похоже сохранил ещё со школьной поры. Череп человека был гладко выбрит, несмотря на то, что волосы итак добровольно покинули его центральную часть. Было видно, что человек этот пытается выглядеть моложе своих лет. Ему было необходимо омолодиться, так как он уже давно вышел из возраста, в котором можно стоять перед какой-либо приёмной комиссией. Скажем больше: двойной неловкости человеку придавало то, что он когда-то сам был председателем этой комиссии. Теперь, надеюсь, вы его узнали.

Бывший председатель переминался с ноги на ногу и взглядом собаки, сидящей у стола с ужинающими хозяевами, смотрел на членов комиссии.

– Я могу начинать? – Обратился жалкий человечек к Трескунову, молитвенно складывая руки.

– Одну минуту, Панасюк! – Трескунов двигал очки вдоль переносицы, будто настраивая фокус микроскопа. – Мы ждём ещё одного, приглашённого члена комиссии. Думаю,