Японский гербарий - Уинифред Леннокс

— Да я не знаю… Не думаю, что там интересно постороннему человеку. — Зигни отвернулась к окну.

Он снова засмеялся.

— Почему ты смеешься?

— Иногда ты очень смешно строишь английскую фразу. Как иностранка.

— Я и есть иностранка. Мне жаль, что я все еще говорю с акцентом.

— Значит, тебе надо больше общаться с носителями языка.

Зигни вскинула светлые тонкие брови.

— То есть?

— Ну, к примеру, со мной.

— Как же?

— Да очень просто. Я ведь попросил тебя рассказать о себе. Так? Я однажды видел учебник английского для говорящих на других языках студентов, он состоял из топиков, тематических рассказов. И я запомнил один из самых первых — он так и назывался: «Расскажи о себе».

— Тебе?

— Ну хотя бы и мне.

Зигни почувствовала, как сердце ее вдруг забилось быстрее, а кровь прилила к щекам.

— Но… сейчас не урок.

— Конечно нет.

— И ты не учитель.

— Но я мог бы тебя подучить кое-чему. — Голос Кена стал вкрадчивым.

Она откинула с лица прядь волос цвета топленого масла, не поворачивая головы. Потом пожала плечами.

— Посмотрим, — бросила Зигни неопределенно и выскользнула из остановившейся машины.

На занятиях Зигни не вспоминала о Кене Стилвотере, она была поглощена языком, фразами, текстами. А потом, уже в библиотеке, отодвинув книги, подумала: а что я могла рассказать Кену Стилвотеру о себе? Этому парню из совершенно другого мира? И что бы понял он из моего рассказа?

Зигни Рауд росла сама по себе, она всегда поступала так, как хотела. На то были свои причины. И не только в ее характере, заложенном от рождения, но и в укладе жизни семьи Рауд.

Отца то и дело приглашали читать лекции в разные университеты и в разные страны. Он был филологом, занимался, один из очень немногих, северным эпосом — поэтому в Стокгольме и в Осло, в Париже и в Лондоне хотели слушать только профессора Рауда. Более того, он бывал и в странах Восточной Европы, и, может быть поэтому, для Зигни мир казался единым, а она сама себе — девочкой, которая может перемещаться из одной точки земли — из Арвики — в любую другую. Стоит лишь захотеть.

В этой мысли Зигни поддерживала мать. Талантливая арфистка, она ушла из национального оркестра и стала гастролировать сама — ее треугольный музыкальный инструмент — арфа, казалось, имеет такую форму специально для того, чтобы можно было поставить в угол и не занимать много места. Зигни любила смотреть из-за кулис, как тонкие пальцы матери перебирают струны арфы, а ее золотисто-медовые волосы, точно такие, как у Зигни, сияют в лучах прожекторов. Мать казалась ей волшебной феей, и такой она осталась в памяти Зигни навсегда.

Потому что однажды мать уплыла в Японию на большом теплоходе и больше не вернулась. Теплоход затонул на обратном пути — его накрыл тайфун с женским именем «Марго». Говорили, если бы мать не поддалась на уговоры поклонников своего таланта и не согласилась на дополнительные концерты, она не попала бы в шторм. И осталась бы жива.

Зигни тогда исполнилось десять лет.

Им прислали целую кипу японских газет с очерченными разноцветными фломастерами столбцами непонятных иероглифов — за ними скрывались восторженные отзывы об игре шведской арфистки. Был приложен и перевод на английский.

Эта пачка газет лежит в домашнем сейфе в доме Раудов в Арвике, они хранятся как реликвия, которая останется в их роду навсегда. Как самое ценное. Ведь что остается от человека, когда он уходит из этого мира? — спрашивала себя Зигни. Дела, совершенные им. После матери остались записи концертов — это тайнопись звуков. Японские газеты — тайнопись знаков. Вот японские-то иероглифы Зигни и собиралась постигать, будто с их помощью могла бы понять то, что поняли люди, слушавшие последний земной концерт матери.

После смерти жены профессор Рауд пригласил домоправительницу, как она назвалась официально, а на самом деле эта молодая англичанка стала и экономкой, и гувернанткой, и няней. Энн Сталлард профессору Рауду порекомендовал в Лондоне коллега.

Энн приехала в Арвику зимой. Снег лежал на рыжих черепичных крышах, на деревьях, укрывал еще недавно зеленые газоны. Проснувшись, Энн встала с постели и подошла к окну. Тонкая ткань рубашки совсем не защищала от прохлады утра — Рауды не любили жару и батареи едва теплились. Для Энн спать при шестнадцати градусах было делом обычным, но стоять у окна — холодно. Белизна снега резала глаза, однако молодая женщина, казалось, хотела охватить взглядом всю эту бескрайнюю белизну во всей ее протяженности.

Она невольно вздрогнула, когда белесый пейзаж перечеркнула тоненькая фигурка, возникшая из ниоткуда. Зигни, свою юную подопечную, Энн узнала по розовой пижаме. Девочка совершенно спокойно ступала босиком по снегу.

Энн замерла, наблюдая, как Зигни пляшет на снегу. Узкие белые ступни оставляли широкие следы — снег быстро подтаивал.

— Что ты делаешь, Зигни? — прошептала Энн и тут же умолкла.

Разве она вправе останавливать человека? Если бы Зиг было холодно, она ни за что бы так не делала! Но у самой Энн по коже побежали мурашки. Уж если кем-то и управлять, одернула она себя, это надо делать тонко и незаметно, не обидно и исподволь, если человек не совершил никакого проступка. А если совершил — то действовать решительно.

Как поступил со мной тот человек? — спросила она себя, и кровь застучала в висках. Нет, нет, сейчас речь не обо мне, не о нем, не об этом, черт возьми!

Энн Сталлард сразу полюбила необычную девочку и поняла, насколько полезной может ей оказаться. А девочка полезна ей, если вспомнить кое-что из прошлого Энн — то, о чем ни за что не догадались бы окружающие.

— Зиг, тебе нисколько не холодно? — спросила Энн, когда девочка вернулась в дом. — Кто тебя научил этому?

— Научил? — Она пожала плечами. — Никто. Однажды я вдруг почувствовала, что мне неудержимо хочется походить по снегу босиком. И я вышла на улицу. Самое удивительное — я не почувствовала холода. Снег теплый. Хочешь попробовать? У нас в Швеции очень теплый снег.

Шли дни, Энн и Зигни все лучше понимали друг друга. Они жили в большом доме вдвоем. Профессор Рауд редко наезжал в Ар-вику, он, казалось, собирался поймать весь мир в сети любви к северному эпосу.

— Знаешь, что самое главное в жизни? — однажды спросила Энн свою подопечную за пятичасовым чаем.

— Что, Энн?

Зигни во все глаза смотрела на бледное тонкое лицо Энн. Как нравилась ей эта женщина! Она казалась воплощением силы духа и уверенности в себе. Зигни ужасно хотелось походить на свою наставницу.

— Никогда не предавать себя. Даже ради кого-то другого. Даже ради любимого человека.

Зигни пожала плечами.