Предварительный заезд - Дик Фрэнсис

— О Боже, вы так считаете? — Джонни обернулся к двери, вздернув свой тонкий хищный нос, словно приготовился отразить немедленное нападение.

— Все, что вы говорите, не слишком успокаивает, вам не кажется?

— Это тактика запугивания — Что?

— Врезать по больному месту, — пояснил я.

— А-а... ну да...

— Дешево и частенько бывает сердито.

— Ладно. В смысле, чего еще можно ожидать?

— Это зависит от того, кого хотят напугать. Вас, меня или вашего зятя.

Фаррингфорд уставятся в пространство. Мне стало ясно, что он до сих пор не рассматривал ситуацию с такой точки зрения.

— Понятно, к чему вы клоните, — сказал он наконец. — Но все это чересчур тонко для меня. Пойдемте посмотрим лошадей. Ихто я понимаю. Они даже если и убьют вас, то без злого умысла.

Стоило пройти пятьдесят ярдов, отделявших дом от конюшни, как с хозяина слетела вся его нервозность и подавленность. Лошади были частью его самого, и пребывание рядом с ними возвращало Фаррингфорду спокойствие и душевное равновесие.

Конюшни представляли собой небольшой четырехугольник глины и гравия, окруженный деревянными сараями старой постройки. Еще там имелись подстриженный газон, раскидистое дерево и пустые кадки для цветов. Строения были окрашены облупившейся зеленой краской. Чувствовалось, что весной здесь вырастут сорняки.

— Когда я вступлю в права наследства, то куплю себе конюшню получше, — заметил Джонни, вновь непостижимым образом угадав мои мысли. — А эту я арендую. Опекуны, видите ли.

— Приятное место, — мягко сказал я.

— Но неудобное.

Тем не менее его опекуны вкладывали деньги в стоящие вещи, у каждой из которых были четыре ноги, голова и хвост. Хотя шел восстановительный период, все пять лошадей выглядели мускулистыми и хорошо упитанными. В основном это было потомство чистокровных жеребцов от охотничьих кобыл, смотрелись они как картинка, а Джонни с увлечением и гордостью рассказывал мне историю каждой лошади. Впервые за время нашего знакомства он ожил. В нем проявились целеустремленность и неподдельный фанатизм — вечное топливо олимпийского огня.

Казалось, даже рыжие кудри Фаррингфорда стали жестче, хотя, возможно, виной тому был сырой воздух. Но блеск в его глазах, крепко сжатые зубы, энергичные движения — все это не было связано с погодой. Энтузиазм такого рода сродни заразной болезни. Я сразу же почувствовал в душе внутренний отклик и понял, почему все так старались помочь ему с поездкой в Россию.

— С этой лошадью у меня и британской команды появляются хорошие шансы. Но это не высший мировой класс, я знаю. Мне нужно что-нибудь получше.

Немецкая лошадь. Я видел ее. И я мечтаю об этой лошади. — Он перевел дыхание и негромко хохотнул, словно ощущал свою одержимость и пытался замаскировать ее. — Я еще кое-что вам скажу.

Хотя в его голосе слышалось самоосуждение, но на лице, покрытом чуть поджившими порезами, оно никак не отразилось.

— Я завоюю золото, — закончил он.

Мои сборы в поездку представляли собой решающий смотр сил и подтягивание резервов для обороны ослабленных легких по принципу «кто предупрежден, тот защищен». Кроме того, я уложил толстый шерстяной шарф, запасные очки, пару романов и фотоаппарат.

— Ты ипохондрик, — констатировала Эмма, взиравшая на мою аптечку со смешанным чувством насмешки и трепета.

— Не говори под руку. Все, что здесь есть, — необходимо.

— Ну конечно. Вот это, например, что такое? — Она вынула пластиковый пузырек и встряхнула его как погремушку.

— Таблетки вентолина. Положи на место.

Эмма все же сняла крышку и вытряхнула таблетку на ладонь.

— Маленькая розовая. Для чего она?

— Помогает дышать.

— А это? — Она поднесла к глазам маленький жестяной цилиндрик и прочла надпись на желтом ярлычке. — Интал в капсулах?

— Помогает дышать.

— А это? Это? — Она вытаскивала упаковки одну за другой и укладывала в ряд.

— Это?

— То же самое.

— А шприц, помилуй Бог, зачем шприц?

— Это последний рубеж обороны. Если адреналин не поможет, придется взяться за него.

— Ты серьезно?

— Нет, — ответил я, хотя, возможно, следовало сказать «да». Правильного ответа я никогда не знал сам.

— Почему такая паника из-за легкого кашля? — Эмма окинула взглядом устрашающую выставку приспособлений жизнеобеспечения с превосходством человека, от природы щедро одаренного здоровьем.

— Мрачные предчувствия, — заявил я. — Положи-ка все это на место.

Она так тщательно укладывала лекарства, что я рассмеялся.

— Знаешь, — задумчиво сказала Эмма, — ведь все эти снадобья от астмы, не от бронхита.

— Когда я заболеваю бронхитом, у меня начинается астма.

— И так далее?

Я отрицательно помотают головой и спросил в свою очередь:

— Как насчет того, чтобы отправиться в кровать?

— В воскресенье, в полчетвертого дня, да еще с инвалидом?

— Мы справимся.

— Тогда ладно, — согласилась Эмма, и все было великолепно, причем я ни разу не кашлянул и не высморкался.

На следующий день Руперт Хьюдж-Беккет в своем лондонском офисе вручил мне билет на самолет, визу, гостиничную броню и список с именами и адресами. Он должен был отдать мне еще кое-что.

— А как насчет ответов на мои вопросы?

— Боюсь... э-э... они пока что недоступны.

— Почему?

— Материалы все еще... э-э... в руках следователей.

Он старательно прятал от меня глаза, изучая свои руки с точно таким же интересом, как когда-то в моей гостиной. Он должен был уже знать на них каждый волосок, каждую морщинку и жилку.

— Вы, наверно, хотите сказать, что даже не начинали работу? — недоверчиво спросил я. — Вы должны были получить мое письмо самое позднее в прошлый четверг. Шесть дней тому назад.

— Вот ваши фотографии. Но вы же понимаете, что... э-э... были некоторые... трудности в том, чтобы в такой короткий срок оформить визу.

— Какой смысл в визе, если у меня нет информации? А разве вы не могли одновременно добыть и то и другое?

— Мы думали... э-э... факс. В посольстве. Мы сможем выслать вам сведения, как только получим их.

— А я буду непрерывно бегать вокруг и смотреть, не влетел ли в форточку почтовый голубь?

Хьюдж-Беккет строго улыбнулся, не разжимая неподвижных губ.

— Вы можете позвонить, — указал он. — Телефон есть в этой бумаге.