Зовем вас к надежде - Йоханнес Марио Зиммель

— Нет, причина! Причина! — воскликнула Филине в большом возбуждении.

— Тсс! Тихо. Другие дамы уже смотрят на нас. Фройляйн Демут… — ему пришлось глубоко вздохнуть и собрать все свои силы, чтобы не рявкнуть на нее, — …мы живем в ужасное время. Конечно, между разумными людьми можно урегулировать такие проблемы, как совместное пользование ванной комнатой и туалетом. А вы ведь разумный человек, верно? — Говоря это, он посмотрел на свои наручные часы.

17 часов 26 минут.

«Нужно уходить отсюда, — подумал он, — немедленно уходить». К тому, что капелланы на этих вечерах часто менялись, дамы уже давно привыкли.

Филине подняла свое бледное, поникшее от слез лицо.

— Ваше преподобие, — прошептала она, — вы не знаете, что все это для меня означает. Я никогда в жизни не жила вместе с мужчиной. Только с моим отцом, да благословит его Господь! Я ничего не могу поделать — я боюсь мужчин. Вы это знаете, ваше преподобие, мы так часто об этом говорили. Конечно, это неправильно с моей стороны, но это не моя вина. — И тут Филине, смущаясь, употребила слово, которое в точности передавало то, что она испытывала: — Меня тошнит от мужчин! — Она покраснела, как будто произнесла что-то неприличное.

Хаберланд решился на крайность:

— Дорогая фройляйн Демут, а если бы жилищное управление направило к вам, например, меня — что было бы тогда?

— Вас?

— Да, меня.

— Но у вас же есть где жить…

— Конечно. Я только говорю: если бы это имело место, вы бы и меня не захотели принять?

Мгновенно лицо фройляйн озарилось счастливой улыбкой. Слезы высохли.

— О, что вы, ваше преподобие! — воскликнула она. — Конечно! Это было бы так прекрасно!

— Вот видите, — сказал Хаберланд. — А ведь я тоже мужчина.

Филине озадаченно смотрела на него.

— Да, — ответила она, — это верно. Об этом я не подумала. — Она откинула голову и сказала хитро и задорно: — Но вы же не то, что другие мужчины!

— Почему?

— Вы капеллан!

— Капеллан тоже мужчина.

— Да, это так, но… но… — Она была совсем сбита с толку. — Я так стесняюсь, — сказала она и опять сильно покраснела.

Хаберланд, еще раз бросив взгляд на часы, помог ей.

— Возможно, — сказал он («Я должен уйти как можно скорее!»), — что мужчина, который будет жить у вас, тоже священник. Или, по крайней мере, добрый католик. Неужели уже одно это не было бы для вас большим успокоением, фройляйн Демут? Знать, что этот человек добрый католик?

Она кивнула:

— Да, это было бы, конечно, большим успокоением. Прекрасно бы это не было. Но это несомненно бы помогло. — Она взглянула на него. — Шкаф я на всякий случай к двери придвину, — заметила она кокетливо, — даже если жилец окажется добрым католиком.

— Ну вот видите, — с облегчением ответил Хаберланд.

Дверь заведения отворилась. Вошел викарий, который должен был его сменить.

— Говорит имперское радио Вены! С ударом гонга было двадцать часов. Внимание! Сначала сообщение об обстановке в воздухе. Крупные соединения вражеских бомбардировщиков приближаются к Немецкой бухте и к провинции Бранденбург. Верховное командование вермахта сообщает: на Восточном фронте группа армий «Север» успешно сорвала широко задуманные попытки большевиков достичь Рижской бухты… — Внезапно голос говорившего с пафосом диктора исчез, и из громкоговорителя раздался другой, странно приглушенный и тем не менее сильный голос: — Говорит «Оскар Вильгельм два»! Говорит «Оскар Вильгельм два» — голос правды…

— Опять он, — сказал унтер-офицер Вернер Альт своему товарищу, унтер-офицеру Алоису Хинтерэггеру, сидевшему рядом. Перед обоими солдатами стоял стол с многочисленными электронными измерительными и поисковыми устройствами. Эта станция обнаружения вражеских и нелегальных радиопередатчиков находилась в бараке рядом с закрытым рестораном «Домик на Роане» в Драймаркштайне, поросшей лесом возвышенности на северо-западной окраине Венского леса.

Сильный голос продолжал:

— Правда, жители и жительницы Вены, заключается в сообщении о политическом и военном положении, которое Радио Лондон передает каждый час. Обзором этих сообщений мы начинаем сейчас новую серию нашего «Еженедельного радиообозрения».

Голос по-прежнему слышался очень четко. Оба солдата уже начали работать со своими приборами, когда раздался звонок полевого телефона унтер-офицера Альта. Он поднял трубку и ответил.

— Он опять говорит! — послышался голос из трубки.

— Я слышу, Карл. Мы уже работаем!

— Мы тоже!

— Только опять ничего не выйдет, — сказал Альт.

Другой голос с грохотом обрушился на него:

— Что вы себе позволяете, вы! Я отдам вас под военный трибунал! Я велю расстрелять вас! Вы что, с ума сошли, а? Вы вообще знаете, с кем вы говорите?

— Понятия не имею…

— Майор Раке! — рявкнул голос. — Командирован сюда, чтобы у вас, засранцев, наконец что-то сдвинулось с места и мы схватили эту свинью!

— Мы делаем все, что можем, господин майор, — угрюмо ответил Альт.

— Ни черта вы не делаете, проклятое сонное отродье! Но теперь я заставлю вас шевелиться, будьте уверены!

Майор Раке с пунцовым лицом, который так бушевал, стоял рядом с двумя другими унтер-офицерами в бараке, оснащенном такой же аппаратурой. Он был среднего роста, с лицом обывателя и носил очки без оправы. Барак находился далеко, по другую сторону Дуная, в Двадцать втором районе, в Нойкагране, на территории спортивной площадки, которая на севере граничила с Эрцгерцог-Карл-штрассе, а на востоке упиралась в рельсовые пути Восточной железной дороги. Немного южнее был расположен вокзал Штадлау…

Сильный голос мужчины, раздававшийся из громкоговорителей станций подслушивания и перехвата в Венском лесу и в Штадлау, зазвучал вновь:

— Уже двадцать второго июня, в третью годовщину нападения гитлеровских преступников на Россию, Красная Армия начала мощное наступление на группу армий «Центр». Поскольку величайший убийца всех времен, называющий себя величайшим полководцем всех времен, поскольку этот маньяк настаивал на своем жестком приказе стоять до последнего, советским армиям удалось значительно превосходящими силами в течение нескольких дней уничтожить основную часть группы армий «Центр» в количестве тридцати восьми дивизий, и пробить значительную брешь в линии фронта. При этом сотни тысяч наших земляков погибли или попали в плен — возможно, среди них твой муж, твой сын, твой брат, твой жених… Кровопийца Гитлер не успокоится до тех пор, пока не останется камня на камне…

— Девятнадцать Юг, тридцать шесть Восток, — унтер-офицер Хинтерэггер говорил в микрофон и одновременно вращал диск, установленный над изображением компаса. Вверху, на крыше барака, крутилась антенна пеленгатора.