Искалеченная - Хади

– Как поживает наша девушка?

Это он научил меня тому, что драться – нехорошо, объяснил, что я не мальчишка, а девочка. А дралась я очень долго. Мальчишки донимали меня, особенно один из них, который часто занимался рэкетом. Ничего не использовал тогда этого слова, но система была уже развитой.

– Дай мне это!

Кусочек хлеба или пирожка, фрукт – все оказывалось объектом угрозы, если я не уступала. А я не хотела уступать и пыталась убедить обидчика словами. Споры были ежедневными, и мама часто говорила мне:

– Если бы ты была такой же красноречивой в классе, было бы лучше для тебя!

Однажды в конце спора мальчик пригрозил мне:

– Ты! Сегодня вечером я разобью тебе морду.

– Посмотрим!

Я не дрогнула. Если мальчишки знают, что тебе страшно, – будут колотить каждый день. Даже сжимаясь от страха, я притворялась, но решила, что это будет последняя драка и из нее я выйду победителем. Не знаю, откуда я черпала силу и решимость.

Он был гораздо сильнее и старше меня, хотя мы и учились в одном классе. Я сказала себе: «Мне нужно найти какую-нибудь уловку, чтобы навсегда покончить с этим».

В доме всегда хранились разные приправы, обильно сдобренные перцем, для приготовления риса и зеленых манго. Я решила взять их с собой, сказав себе: «Если он пристанет ко мне и у меня не будет другого выхода, я брошу ему это в глаза».

Около половины пятого у выхода из школы группа его мальчишек предупреждают меня:

– Он поколотит тебя сегодня, он убьет тебя, увидишь.

Я дрожу как лист, но уже не могу увильнуть. Моя маленькая банда подружек трепещет так же, как и я. У нас важный вид, как говорила моя мама, но ничего более.

Он поднял кулаки, прыгая вокруг меня, как боксер на тренировке. Я держу руки за спиной и ничего не говорю. Он продолжает подпрыгивать, крутиться вокруг меня и выкрикивает ругательства. Я остаюсь невозмутимой и спокойно отвечаю на его выпады:

– Приблизься, если ты мужчина, вместо того чтобы прыгать вокруг меня.

В мгновение ока я открываю мою коробку и бросаю ее содержимое ему в лицо.

К счастью, ему не сильно попало в глаза. Но перец оказал свое действие: он начал кричать, и женщина, жившая напротив школы, вышла посмотреть, что происходит. Она быстро промыла ему глаза, поворчав на меня немного. А потом обругала мальчишек:

– Мало вам! Вы постоянно пристаете к девочкам. Это научит вас оставить их в покое. А ты? Ты не думаешь, что позже эта девочка может стать матерью твоих детей? Вы цепляетесь к ним по дороге в школу, тогда как они – ваши будущие жены! Будущие матери ваших детей! Нужно уважать их! Если ты не заставишь себя уважать девочек, у тебя никогда не будет жены.

Я впервые слышала, как женщина отчитывала мальчиков, говоря о должном уважении к девочкам. И я была горда. Но тот, обиженный и злой, не хотел отступать ни на шаг.

– Все равно завтра я дам тебе в морду, ничего не поделаешь!

Я решила предупредить директора школы, который посоветовал мне известить также родителей моего обидчика.

В полдень, покинув школу, я пошла к его матери, и она ответила мне:

– Спасибо, девочка, я поговорю с ним. Не беспокойся, он больше не будет приставать к тебе.

Когда он вернулся в школу, то бросил мне в лицо:

– Трусиха, обманщица! Ты ходила к моим родителям?!

– Только так ты оставишь меня в покое. Я должна позволить тебе поколотить себя и ничего не делать?

В то время родители детей не хотели выяснять отношения друг с другом, и нравоучения или наказания производили эффект. И перец тоже.

После той драки он успокоился, и мы даже стали добрыми приятелями, много разговаривали, а когда я чего-то не понимала на уроке, то спрашивала у него. Мне было тогда одиннадцать или двенадцать лет, у нас был замечательный директор, и с ним мало-помалу я стала хорошей и гораздо более благоразумной ученицей. Я сильно изменилась, участвуя также в театральном кружке. Мы играли африканскую сказку, которая называлась по-французски «Кумба, у которой есть мама, и Кумба, у которой мамы нет».

Каждый вечер мы репетировали, – несколько девушек и юношей из нашего квартала. Руководил кружком отец одной из моих тогдашних лучших подруг, и ему принадлежала идея постановки спектакля. У нас была цель, занятие, которое придавало нам значимости и вдохновляло нас. Пьеса рассказывала о жестокости мачехи. У одной Кумбы была мама, а у другой – мачеха. Она заставляла Кумбу делать всю тяжелую работу, тогда как ее дочка ни к чему не прикасалась. История вроде «Золушки» на африканский манер.

Мы репетировали пьесу месяцами. Мне не терпелось выйти на сцену. Я играла здесь две разные роли и участвовала еще в другом спектакле – пела арабские песни в сопровождении барабанов и танцев. Я наслаждалась. Мы начали давать спектакли на нескольких площадках в городе. И должны были даже ехать с гастролями за границу, в Мавританию. Но семейная драма помешала этому.

Мама была тогда беременна, уже на сносях. Я, тринадцатилетняя, приготовила еду – рис и все остальное. Я торопилась и к двум часам окончила все, что должна была сделать. Я хотела выйти на улицу, но мама попросила меня остаться:

– Ты не выйдешь сегодня и займешься ужином, я не очень хорошо себя чувствую.

Я согласилась, хоть и не собиралась слушаться. Как только, выйдя из душа, я услышала тамтамы, то выскользнула из дома со своей подружкой, чтобы посмотреть на музыкантов. Когда я вернулась, солнце уже село, а мама выглядела очень усталой.

– Я просила тебя не выходить. Я ждала тебя. И мне пришлось готовить ужин самой.

Она ушла молиться и, почувствовав себя плохо, упала.

Мама потеряла много крови. Я сидела перед домом, болтая с подружками, когда «скорая» как ураган пронеслась по улице. Ничто не подсказало мне, что в ней везли маму, спешно отправляя ее из Тьеса в Дакар. Ребенок давно умер, и требовалась срочная операция, чтобы спасти жизнь мамы. Она пролежала в реанимации почти пять месяцев, и мы не могли ее видеть. Только папа навещал ее. В том, что случилось, не было моей вины, но ведь она просила меня не выходить.

И моя сестра тоже часто журила меня за желание поиграть с подругами, что жили напротив, в доме мандингов.

– Ты не домыла посуду, подмети двор, уберись здесь, сделай это, сделай то…

Как только я ускользала, через две минуты она начинала меня искать. Если же я говорила о спектакле, то она повторяла:

– Ты ни о чем не думаешь! Твоя мама в больнице, а ты хочешь играть в театре!

Я чувствовала себя виноватой, ведь мама могла умереть. Опоздай «скорая» на четверть часа по дороге в Дакар – я лишилась бы мамы. Я помнила об этом очень долго, подавленная большим чувством вины ребенка. Но однажды мне стало еще страшнее. Мама уже два месяца была в больнице, я находилась у дедушки. Вдруг мы услышали крики и подумали, что мама умерла. Но кричала пожилая женщина: сын назвал ее дурой в пылу спора. Однако в тот момент все подумали именно о самом страшном.