Чужая кровь. Бурный финал вялотекущей национальной войны - Леонид Латынин

«… русская кровь – сорок один процент, угрская – двадцать четыре процента, вятичей – четырнадцать процентов, муромская – четыре процента, дулебская – четыре процента, чудская – четыре процента, индусская – один процент, два по четыре процента – кровь «икс».

Второй, стоявший рядом с тем, кто делал анализ, был одет, как и первый, в рубаху красного цвета с черным воротником, на боку болтались пистолеты системы Макарова.

Второй вызвал по радио центр и передал туда данные Емели.

Потом оба они вежливым, доброжелательным и в то же время понятным жестом пригласили Емелю следовать за собой. Они прошли мимо Козихинского переулка с заросшими иван-чаем развалинами углового дома и вышли ко двору дома двадцать один по Малой Бронной. Людей, кроме них, на улице не было. Остановились около красных, массивных, надежных кованых ворот. Охранник справа нажал кнопку белого звонка, вышел человек с автоматом, в длинной рубахе цвета хаки. Посмотрел на предъявленную ему Емелину пластину, покачал головой, поскреб в затылке, раздавил на щеке комара, отчего кровь оказалась и на ладони, вытер ладонь о рубаху и сказал, что в соседнем дворе находится дом, который им нужен. А у них – вместо муромы – четыре процента грузинской крови.

Так же молча процентщики в красном подошли к соседнему дому. Вход был со стороны Спиридоньевского переулка, рядом с бывшей гостиницей «Марко Поло». Позвонили в звонок. Никто не вышел; судя по всему, звонок не работал. Припадающий на левую ногу постучал в менее, чем в двадцать третьем доме, массивные, но надежные металлические глухие ворота. Звук был гулкий, как будто ударили в большой колокол. Ворота медленно приоткрылись.

Вышел заспанный человек в рубахе тоже цвета хаки с синим воротником, с ножом за поясом и пистолетом «ТТ» на боку. Взглянул внимательно, щурясь, на пластинку Емели. И впустил его внутрь. Ворота заскрипели и закрылись с трудом, но автоматика работала. Затем человек, не глядя на Емелю, еще раз внимательно просмотрел текст пластинки.

Подошел к облупленному серому автомату с желтым отверстием посредине и сунул туда Емелину пластину, как опускают письмо в ящик. Машина, два раза щелкнув, бодро зажужжала и, погудев, остановилась, вытолкнув из себя обратно Емелин паспорт.

– К сожалению, – сказал охранник, – у тебя ни с кем не совпадают проценты, – и, видя, что на лице Емели возникло недоумение, нехотя пояснил:

– У тебя вот индусской крови один процент, а дулебской четыре, а у ближайшей твоей единокровницы, наоборот, индусской четыре, а дулебской один. Кроме этого, она – католичка, а ты православный. Так что придется жить пока одному.

– Что, и все так? – поинтересовался Емеля.

– Все не все, – сказал охранник, – а обходятся.

– Как? – сказал Емеля.

– Поживешь – увидишь, – сказал охранник и, стукнув кулаком по красному автомату и подставив под появившуюся квасную струю грязный пластмассовый стакан, утолил жажду, после рукавом вытер тщательно красные, полные губы. Место Емеле было знакомо. Еще будучи Медведко, уже живя возле Черторыя, Емеля не раз спал на этом самом месте, даже куст бузины тот же цвел у стены, возле этого куста его укусила пчела, нос распух, и Медведь лечил ему нос, массируя своей чуткой и огромной лапищей самый кончик. Опухоль прошла на второй день.

– А если я выйду на улицу? – спросил Емеля.

– Валяй, – сказал охранник и с любопытством открыл ворота, почему-то сам оставаясь в тени. Пулеметная очередь подняла фонтан пыли у ног Емели, когда он оказался за воротами, рядом накрест из другого угла улицы полоснула автоматная очередь, фонтан был меньше, но сильнее. Одиночный выстрел сбил с его головы коричневую вельветовую кепку.

Охранник нажал кнопку, и так же, скрипя, ворота поползли на свое место. Остатки очереди пришлись на железо, железо загудело.

– Что, плохо стреляют? – сказал Емеля.

– Нет, – сказал охранник, – ты совсем «ничей» через четыре метра от ворот, а пока тренируются. На сантиметр от головы – два очка. На полсантиметра – четыре.

– А если попадет в голову?

– Десять штрафных. Когда охотник наберет тысячу очков – медаль, как пять тысяч – орден.

– А если через четыре метра?

– Через четыре – в голову – десять очков, а в живот только шесть. Смерть у невоюющих должна быть по закону легкой.

– А почему в меня не стреляли сразу?

– На тебе белая рубаха, – сказал охранник, – как на чистокровном, вот воротник у тебя ромбами вышит, а у них – крестами, но издалека не различишь. И район не твой, здесь чистокровные днем не встречаются. Поэтому процентщики и появились.

– А, это которые в красном… А почему в них не стреляют?

– Таков закон, – сказал охранник.

– А если случайно?

Охранник замялся, он никак до конца не мог уяснить – то ли его проверяют таким малоискусным способом, то ли ему без предупреждения поручили материал для учебной оценки – типа разряда, ранга и смысла проверяемого. Поскольку в этом городе все проверяли всех и всегда, каждый даже самый тупой житель легко просчитывал версии поведения и лисы, и охотника. Лет десять назад закончилась селекция. Запутавшиеся в мыслях сошли с ума или были отстреляны, выжившие же просчитывали сотню вероятных приемов собеседника и за собеседника в мгновение ока, на уровне ощущения и практически безошибочно. И такое направление вопросов, которое демонстрировал Емеля, было похоже на сверххитрость и сверхнеосведомленность одновременно до такой степени, что охранник поначалу потерял след.

Явно предмет был сложен для умственно будничного, хотя и надежного, охранника. И тем не менее, чуть струхнув и напрягшись жилой своего тяжелого ума, внешне охранник вел себя безупречно, естественно, на уровне штатного жителя города.

Охота шла по всем правилам московского искусства: мягко, вежливо, вкрадчиво, доброжелательно, без удивления, хотя слишком много было интонаций, оттенков, вопросов, которые вылезали, как тесто из опары, за пределы версий, выученных надежно нашим охранником еще в школьные годы.

– Если случайно, – ответил он, – то охотника выпускают на площадь, днем, в самый центр. Попавшему, если это снайпер, – двадцать пять очков, автоматчику – двадцать, а пулеметчику – пятнадцать.

– А вот в том доме, из которого стреляли, кто живет? – сказал Емеля и, подняв руку, пальцем показал на серый угловой дом по Спиридоньевскому и Малой Бронной.

– О, – сказал охранник, заметив изъян в градусе подъема руки Емели; это было нарушение ритуала. – Там совсем чужие. У них вместо твоих семи всего шесть кровей, у них, представь себе, нет совсем муромской крови, ни процента… А вместо твоей дулебской – армянская.

– А левее?

Охранник засмеялся, как будто собираясь сказать что-то наполненное тайным смыслом, и наклонился к самому уху Емели и сказал это, озираясь, шепотом:

– У них вместо нашей угрской – скифская.