Сашка. Книга вторая - Владимир Зюкин

Зэки его слушали – кто кивал, кто хихикал. Только немой и очкарик, бывший бухгалтер, подрёмывали, равнодушно отвернувшись к стене. «Пончик» внимательно глянул на них.

В первое воскресенье, когда по коридору надзирателей ходило мало, «Пончик» предложил сокамерникам поразвлечься игрой в «лису». Игра эта проста: в матрац закладывали сапоги и жёсткую подушку, а зэку полотенцем завязывали глаза, и он хлестал матрацем направо и налево, норовя попасть в кого-нибудь. Это делали по очереди. «Пончик» первым взялся «голить». Он завязал себе глаза и стал наносить болезненные удары «лисой», причём, попадало только немому и бухгалтеру. Но вскоре к «Пончику» подошёл «Борода» и, стянув с него полотенце, сказал: «Хватит!». «Пончик», метнув на него стрелы глаз, махнул рукой и отошёл в сторону.

Вскоре отправили «Бороду» по этапу. Вместо него привели немого. Он был атлетом. Не зная о его глухоте, ему стали задавать вопросы. Он не реагировал. И лишь когда к глухому подошли несколько человек с обидой и окружили вплотную, он показал на уши; зэки хмыкнули и отошли.

Время в тюрьме тянется, действительно, медленно, и жизнь в ней зэки обустраивают, как могут. В камере, где обитал Сашка, делились пайками честно. Если водились у кого-нибудь деньжата, в ларьке прикупали конскую колбасу и серый хлеб, который был лучше сырого тюремного; там же брали и махорку. Когда возможность была, «подогревали» соседние камеры, забрасывая к ним «коня» – сплетали искусно из ниток от носок верёвку. При её помощи вели также переговоры. Переговаривались и с помощью кружки, приставленной к стене или потолку. Администрация, конечно, старалась пресечь подобную связь: подельники могли перед судом договориться. Пойманных с «конём» отправляли в карцер. Среди надзирателей один тип с помощью кружечки стал выманивать у зэков продукты, умоляя «подогреть» сотоварищей. Это он делал, когда камеры уводили на прогулку. Но его уловку быстро раскрыли, и много воров поклялось закопать его на свободе.

Заметно сдал бывший бухгалтер. Бесконечный кашель по ночам изводил его. Он мешал всем спать, особенно Сашке, который лежал рядом. Но больному не выговаривали, жалея и понимая, что это может случиться с каждым. Иногда зэки жаловались надзирателям, мол, погибает человек, надо полечить, но те посмеивались: таких в больничку не кладут. Приносили, правда, какие-то таблетки, но они не помогали. И как-то увидели зэки на потолке паука. «К покойнику», – сказал кто-то. Этой же ночью Сашка проснулся от хрипа; глянул на соседа, а он весь дёргается, пытаясь вздохнуть. Сашка разбудил сокамерников. «Пончик» стал стучать в дверь, крича: «Эй, пришлите врача – человек умирает!» Ответ был кратким: «Придёт утречком медсестра… Человека нашёл…» Так и просидели все до самого утра возле трупа. А паук болтался на потолке, пока не вынесли покойного. Вместе с покойным и паук исчез. Перед обедом заместитель начальника тюрьмы зашёл.

– Посмотреть хочешь, сколько нас осталось? – сквозь зубы сказал «Пончик».

Ответом ему был карцер. Вечером по кружке передали, что утром в туалете Сашку будет ждать записка. Когда Сашка взял бумажку и прочёл, то в глазах его потемнело. Писал Вовка: «Брат, здравствуй и прощай. Меня расстреляют». Плохо стало Сашке. Вспомнил отчаянные крики по ночам, душу леденящие, – крики заключённых, уводимых на расстрел: «Прощайте! Пацаны, про-о-щайте! Повели уже…» Залитый слезами, он возвратился в камеру. Даже надзиратель, глянув на него, покачал головой. Но в камере его попытались утешить: «Суда ещё не было».

Когда возвратился «Пончик», зэки обступили его: теперь он был главным. «Пончик» сказал, что прощать тюремщикам смерть сокамерника не стоит: так всех уморят. Нужен бунт. Но к вечеру он был опять посажен в карцер. Стало понятно: в камере «наседка». Кто? Похоже, новенький – спортсмен, мастер спорта по штанге. Ещё раньше настораживало то, что он часто получал передачи. Спортсмен пытался объяснить, что это от матери. Но было всем видно, что хлеб и конская колбаса из тюремного ларька. Когда возвратился из карцера «Пончик», здоровяка поставили на колени и, держа крепко за ступни и руки, бить стали крышкой от параши по шее. Видимо, спортсмену стало уж очень больно: он принялся орать, клянясь, что никому, ничего и никогда. Тогда «Пончик» швырнул братве шнурок. Петлю накинули на багровую от побоев шею, и принялись душить. Понял здоровяк, что сейчас задушат, и прохрипел:

– Я скажу…

И рассказал, что уже год, как он хозяином завербован и по тюряге гуляет «наседкой».

– Спускайте штаны! – заорал «Пончик», вращая бешено глазами. – Чего стоите?

Сашка стал свидетелем жуткого зрелища. Зэки по очереди подстраивались сзади к штангисту и бесстыдно насиловали его огромную тушу. И это продолжалось до тех пор, пока от туши не понесло зловонием. Тогда на спортсмена стали мочиться. Бедолага взревел звериным голосом и на четвереньках ринулся к двери. На его крик дверь открыли, и «наседка» выполз наружу, волоча за собой обгаженные штаны. Это зрелище потрясло Сашку так, что очень долго он не мог без отвращения смотреть на участвовавших в наказании зэков.

13

Часто травили анекдоты, которые отвлекали от тоскливых мыслей. Каждый заключённый вспоминал что-нибудь. Но один зэк, тот самый, свитер которого свисал у шеи, не принимал никогда участие в байках. И лишь однажды вечером, когда все лежали на нарах в полном молчании, не в силах что-то припомнить, он присел и сказал:

– Знаю я одну байку, но она не простая – про воровскую сущность.

– Давай про сущность, тоска загрызла, – отозвался «Пончик».

– Но байка длинная…

– Не тяни бобра за хвост, может, слушать нечего, – нетерпеливо прикрикнул «Пончик».

Рассказчик удобней сел и начал рассказ:

– Значит, вышел на волю вор. Топает по пыльной дороге, радуется. Уже и города не видно, и две деревни позади. И захотел пожрать, а жрать нечего. Всем известно, вор не станет просить милостыню, скорее украдёт. Вошёл он в следующее село, но оно бедное, украсть нечего. Подумал: «Придётся ложиться спать голодным». Вдруг видит: что-то белеется вдалеке. Поспешив, вор догнал седого старика. Похлопал его по плечу: «Здорово, пахан! Я день не хавал, а у тебя, вижу, торба; может, сядем поужинаем?». «Здравствуй, отрок», – с улыбкой отвечает старец, продолжая шагать. «Что же ты? У меня брюхо подвело, а ты, как чурка, скачешь. Сядем, пожрём! Или хочешь, чтобы торбочку я один схавал?» Остановился старик, посмотрел не старческими глазами на вора и говорит: «Послушай, отрок, жара не спала, давай, дойдём до следующей деревни, там и съедим торбочку, а сами в соломке заночуем». Вор согласился. Идут дальше, темнеть стало. «Куда ты, болван, чешешь, – стал возмущаться вор, – уже ноги не идут, сядем, что ли, поедим».