Фотограф - Пьер Буль

— Но ты действительно считаешь, что его жизни угрожает опасность?

— Если бы я знал что-то определенное, было бы легче. Но я знаю лишь то, что известно всем, а именно то, что тысячи французов его ненавидят и дорого бы заплатили за его шкуру. Бывает, что в такой атмосфере президенты доживают до преклонного возраста и умирают в своей постели. Но бывает, что их убирают в самом начале карьеры. Вот так-то. Спецслужбы сообщили нам о малоутешительных случаях и рекомендуют удвоить бдительность. Но дело в том, что он сам мешает нам выполнять строгие предписания. Он стремится к прямому контакту с толпой, считая, что это его главный козырь. Может, он и прав, но иногда это похоже на безумие. Так…

— Так что? — спросил Марсиаль Гор, рассеянно слушавший своего друга.

— Само собой разумеется, я прошу тебя держать это в тайне. У выхода из церкви его, конечно, будут фотографировать, сделают множество снимков. Там соберутся фотографы со всего мира. Ты же понимаешь, что твои коллеги не упустят такого случая! Его это приводит в восторг; он любит позировать. А его взбалмошная невеста хочет этого еще больше, чем он сам. Как будто его счастью и его славе будет чего-то недоставать, если свадьба пройдет без возгласов народного одобрения и без фотографий. Можешь быть уверен, что позирование продлится долго, вероятно, несколько минут. Так вот, он требует, чтобы мы все это время держались от него в стороне. Да, возможно, он не находит нас фотогеничными. Нас не должны видеть на этих снимках. Мелкое тщеславие, как всегда. Ты представляешь себе? Площадь перед церковью кишит народом, а он хорохорится на паперти, возвышаясь над толпой… Мишень, в которую попадет даже десятилетний ребенок!

Упоминание о фотографии привлекло внимание Марсиаля.

— Я все же полагаю, — заметил он с иронией, — что все балконы, выходящие на площадь, будут взяты под наблюдение, а в толпе будут полицейские в штатском?

— Конечно, но всего не предусмотришь, — ответил Эрст с каким-то унынием в голосе. — Само собой разумеется, здания, расположенные напротив церкви, будут под наблюдением, но невозможно обследовать все дома квартала. И потом, ты же знаешь, как это все происходит! Помимо моей группы, безопасность обеспечивают еще, по крайней мере, три службы, не говоря уже о некоторых высокопоставленных особах, которые ничего не смыслят в этом деле, но всеми правдами и неправдами норовят вставить свое слово и дать советы. В результате получается, что одни рассчитывают на других, точно не зная, какие меры те приняли. Это называется разделением ответственности, а на самом деле получается страшная неразбериха. Я перестал спать. Ночи напролет я пытаюсь поставить себя на место убийцы, чтобы угадать, откуда может исходить опасность.

Он сделал паузу, когда бармен принес бутылку и стаканы, а потом с грустью в голосе продолжил рассказ о своих проблемах. Молодчина Эрст! Марсиаль Гор питал к нему искренние дружеские чувства и понимал его заботы, хотя и не принимал их близко к сердцу. Телохранитель заканчивал свою карьеру. Ему было уже за сорок пять, и он сохранял свой пост лишь благодаря поддержке самого Пьера Маларша, который знал его с давних пор и высоко ценил; но было очевидно, что долго удержаться на этом посту он не сможет. И удавшееся покушение на президента накануне отставки явилось бы для него пределом бесчестья.

Эрст маленькими быстрыми глотками осушил свой стакан, мрачно наблюдая за тем, как неуклюже одевается его друг. Он отказался от предложенного ему второго стаканчика и встал. Он хотел сохранить свой мозг ясным для встречи с начальством и ушел, договорившись с Марсиалем поужинать вместе на следующий день.

— Я постараюсь запомнить для тебя перлы, которые мне удастся услышать на совещании. Такому дилетанту, как ты, наверняка будет над чем посмеяться.

Фотограф проводил его до лифта, потом медленно вернулся обратно, ненадолго задержавшись перед дверью Ольги. Теперь он был свободен, и у него шевельнулось желание пригласить ее. Но он все же удержался: это был один из тех дней, когда Марсиаль нуждался в одиночестве.

Он бесшумно прошел в свой номер, сел в кресло, и взгляд его упал на альбом, который лежал на столе с тех пор, как он несколько дней тому назад показывал его Ольге. Там был представлен в виде фотоснимков самый захватывающий период его карьеры — связанный с войнами. Он машинально взял альбом в руки, вздохнул и перевернул страницу. Это началось в 1939 году и закончилось войной в Алжире.

VI

Объявление войны в 1939 году вызвало у Марсиаля Гора порыв лихорадочного энтузиазма, не имевшего ничего общего с патриотизмом. Это было просто проявление особого эстетического чувства: события обещали позволить ему сделать снимки, достойные того искусства охоты за образами, которым он занимался в течение трех лет и в котором уже считал себя мастером.

Первый год войны не принес Марсиалю ничего, кроме разочарований. Ему удалось устроиться армейским фотографом, но он не находил ничего интересного для съемки. Сюжеты, которые здесь заказывали, претили ему: генералы в полевой форме посещают передовые позиции и угощают сигаретами солдат, организация досуга воинов, театр в армии… Тошнотворная банальность таких фотографий приводила его в отчаяние, и он стал относиться к этой «странной войне» с возмущением, похожим на то, которое испытывали самые ретивые сторонники наступления.

Наконец, разразилась катастрофа, и стремительное наступление немцев в 1940 году вернуло ему тягу к работе! Поражение французов вызвало у него лихорадочное возбуждение, образовало в его душе хмельную смесь надежды и нервозного беспокойства, которая у художников предшествует созданию великих произведений. Не задавая себе вопросов, он следовал излюбленным заповедям старого Турнетта: фотограф должен быть беспристрастным; фотограф — это праведник, а быть праведником — значит, не иметь предвзятого мнения. Разгром вызвал бы у него приблизительно такую же реакцию, но менее бурную из-за того, что в стане врага ему было бы гораздо труднее запечатлеть на пленку происходящие события.

А вот разгром французской армии открыл для него неожиданные возможности, которые он, конечно, не упустил… К примеру, вот эта серия снимков. Она стала одной из его первых удач. Сегодня он рассматривал фотографии чуть ли не со слезами на глазах, вновь испытывая прежнюю радость и гордость. Снимки были сделаны в самые тяжелые дни. Часть, к которой он был приписан, сначала подверглась атаке эскадрильи штурмовиков, и из ямы, где он укрывался, ему удалось сделать несколько поразительных снимков разрушений, в том числе взрыв склада боеприпасов, ставший причиной гибели сотен людей.

Затем появились вражеские танки. Тут ему действительно повезло, и он в своем стремлении к максимальной объективности признавал это. Ему удалось заснять крупным планом гусеницу чудовищной машины как раз в тот момент, когда она, еще вздыбленная вверх, уже была готова обрушиться на груду окровавленных раненых, скопившихся в траншее и отчаянно махавших руками. Угол съемки был почти безукоризненным. Выражение страдания на лицах несчастных производило необычайное впечатление.

Наконец, за танками пришла немецкая пехота, и фортуна продолжала ему улыбаться. (То был действительно его звездный час. У него возникло тогда такое чувство, что он заслужил эту улыбку судьбы после долгого периода томления и скуки.) Ему удалось запечатлеть на пленке полковника, командира части, как раз в тот момент, когда тот, обезумев от вида катящейся на него людской лавины, поднимает руки вверх и сдается в плен.