Византийская принцесса - Елена Хаецкая

— Глупости! — сказала Кармезина. — Рикомана попросту была влюблена в Филиппа, а когда женщина влюблена, она склонна толковать любой поступок возлюбленного в его пользу. Так что героизм вашего Тиранта здесь совершенно ни при чем.

— Мудрость моей госпожи выдает большую житейскую опытность, — поклонился принцессе Диафеб.

Кармезина уловила в его тоне насмешку и яростно сверкнула глазами:

— Не пытайтесь представить меня старой или, упаси Боже, опытной в любовных делах девицей! Я всего лишь прочитала множество книг.

— О, — промолвил Диафеб, — увы мне. Теперь я чувствую себя еще глупее, чем прежде. За всю свою жизнь я прочитал лишь десятка два девизов, а этого, боюсь, слишком мало.

Тут Эстефания не выдержала и расхохоталась, а вслед за нею стали смеяться и прочие девицы, и Диафеб тоже улыбнулся и встретился глазами с Кармезиной. Принцесса не выдержала и прыснула.

— Мне отчего-то кажется, — призналась она, — что я провела в вашем обществе все мое детство.

— Это оттого, что мы с вами родственные души, ваше высочество, — ответил Диафеб, — и любим одного и того же человека, хотя и по-разному.

— В таком случае, я буду одеваться, — сказала Кармезина.

Она сняла свою юбку с девизом «Только не для меня», и девицы подали ей темно-красное платье, подбитое собольим мехом. Это платье имело широкие разрезы по бокам, так что под мышками осталась видна ее белоснежная рубаха. Диафеб с удовольствием наблюдал за всем этим и время от времени весело переглядывался с Эстефанией.

Волосы принцессы расчесали и оставили распущенными, а сверху украсили их небольшой короной с драгоценными камнями. Диафеб охотно подал ей руку, и так они, сопровождаемые прочими дамами и девицами, вышли из личных апартаментов принцессы и направились к храму слушать мессу.

Тирант по праву севастократора вел за руку императрицу, которая расспрашивала молодого человека о его здоровье и попутно рассказывала о своем собственном.

Диафеб наклонился к своей прекрасной спутнице и шепнул ей на ухо:

— Удивительно, как близкие души чувствуют друг друга.

— О чем вы? — удивилась принцесса чуть громче, чем следовало бы.

— О том, как кстати вы были одеты нынче утром, — пояснил Диафеб. — Тирант надел плащ из серой парчи с жемчужинами, а вы — юбку из сходной ткани и тоже с жемчужинами. И самое правильное было бы накрыть вашу юбку его плащом.

— Боже, да вы никак погубить меня хотите! — прошептала принцесса. — С ума вы сошли? Как вы можете говорить при всех подобные вещи!

На это Диафеб с самым серьезным видом возразил:

— Я готов прочитать «Отче наш» с конца до начала, если хоть кто-то сейчас прислушивается к нашим речам.

Не зная, что и возразить на подобное, принцесса замолчала и так вошла в церковь.

И все то время, пока длилась месса, Кармезина смотрела на Тиранта и пыталась понять, что у него делается на сердце, а Тирант смотрел на алтарь и думал о волосах Кармезины и о том, какой трогательный белый пробор разделяет их на две волны, прихваченные тонкой драгоценной короной.

* * *

— Она меня не любит! — закричал Тирант, срывая с себя плащ с девизом «Одна стоит тысячи…» и швыряя его на пол. — Теперь это совершенно очевидно, и лучше бы я умер.

Диафеб подошел к кузену, наступив по дороге на плащ, и посмотрел ему в глаза.

— А чего бы вы хотели? — спросил он равнодушным тоном. — Чтобы она при всех выказывала вам знаки внимания? Вам должно бьггь стыдно, коль скоро вы слушали чтение Овидия и знаете все то, что сей великий муж писал о любви!

— Гнойные язвы на вас и вашего Овидия! — сказал Тирант угрюмо. — Она меня не любит, и точка, и лучше бы я умер.

— Любовники былых времен, — сказал Диафеб, — трудились, чтобы добыть желаемое. Но вам, кажется, угодно только стонать и рыдать, и мечтать о презренной смерти. Не смею вам более препятствовать.

И он повернулся, делая вид, что готов уйти.

Тирант несколько секунд смотрел ему в спину, а потом понял, что не выдерживает пытки, и закричал:

— Нет, погодите! А что вы предлагаете?

Диафеб бросил через плечо:

— Не сомневайтесь ни в себе, ни в ней и проявите хотя бы небольшую изобретательность. Не могу же я сделать за вас все дело!

— Почему? — спросил Тирант.

— Потому что если я сделаю все за вас, то и награда достанется мне, — объяснил Диафеб.

Он вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.

Тирант метался от кровати к окну, от окна к двери, от одной стены к другой и изобретал различные хитрости, тотчас же уничтожая их все. Наконец наутро он принял несколько благих решений, облачился во все черное, добавив только золотую цепь на шею и изящную брошь на шапочку, и явился к императору. Следом за Тирантом шествовал юный паж, который держал на подушке большую книгу, завернутую в драгоценную ткань.

При виде Тиранта император воскликнул:

— Боже! Как ужасно вы выглядите! Разве это прилично в вашем-то возрасте?

Тирант недоуменно посмотрел на него, как будто вовсе не понял обращенного к нему вопроса, и только низко поклонился. Затем он сказал:

— Я пришел говорить о предстоящих военных действиях. Как вашему величеству будет угодно нанести первый удар по врагу? И где это может оказаться наиболее целесообразным? И… вот еще драгоценный часослов в подарок ее высочеству принцессе. Впрочем, если книга покажется вам недостаточно роскошной, ее можно будет передать любой придворной даме, на выбор ее высочества.

Тут паж подошел к императору и, преклонив колено, протянул ему книгу на подушке. Император взял книгу, развернул ее и увидел украшенный эмалями оклад и миниатюры на каждой странице, выполненные с огромным вкусом, хотя и не на восточный, а на западный лад.

Завороженный ярко-синим и золотым цветами, которые удались художнику лучше всех остальных, император решительно произнес:

— Такая вещь не может принадлежать никому, кроме девицы из императорской семьи!

И паж, повинуясь знаку Тиранта, отправился разыскивать принцессу. А Тирант вместе с императором перешел в зал советов, где увидел множество греческих баронов, собравшихся ради обсуждения предстоящей войны, и приободрился. Наконец он мог отвлечься от своей беды, тайно сосавшей ему сердце.

* * *

Зал советов был украшен доспехами и мечами, но все эти вещи, судя по их виду, были очень старыми, и это яснее всяких слов сообщило Тиранту о том, что греческое рыцарство очень давно не одерживало никаких внушительных побед. Так что сетования императора на гибель сына, который якобы был надеждой всей Византии, — лишь естественное проявление отцовского горя, и не более того. Ибо если бы византийский принц действительно был выдающимся полководцем, то и доспехи в зале были бы турецкие. Здесь же бесславно ржавело что-то времен войны с Ганнибалом.