Некоторые не уснут. Английский диагноз (сборник) - Адам Нэвилл

уклоном, либо до степени абсурда почитали какие-то фольклорные традиции. Они проводили слишком много времени в церкви. И любое здание, ограда или ворота, на которые он натыкался в своих странствиях, были украшены железными подковами.

И более того, они будто испытывали по поводу него беспокойство. Опасались не его, а за него. И он чувствовал это. Пару раз, в универмаге и на почте, до которых ему приходилось ходить по десять километров, он слышал что-то про «плохую землю» и «дурной знак». Один старик, немного научившийся английскому в торговом флоте, посоветовал ему уехать до конца сентября, вместе с немногочисленными туристами, бывающими в тех местах летом, пока не наступила длинная ночь. В равной степени тревожило то, что другие шведы, казалось, только были рады избегать этого места. Что странно, учитывая множество рунных камней и несколько древних деревянных церквей, рассыпанных по лесам. Даже отмеченные на всех картах тропы для туристов, казалось, огибали этот край.

Однако Аттертон признавал, что его интерес к региону значительно превышал его опасения. Это замечание прозвучало для меня как сигнал тревоги, учитывая то, как наш общий друг может быть невосприимчив к разуму и логике в своих мимолетных увлечениях.

Так или иначе, прошло еще четыре недели, прежде чем я получил очередное письмо. И едва прочитав его наспех нацарапанное послание, я бегло просмотрел расписание самолетов и поинтересовался насчет автопроката в Северной Швеции.

Вот. Смотри сам – Генри протянул мне третье письмо от Аттертона.

«Дорогой Генри.

Я планирую уехать отсюда до конца недели. Предполагаю, что прибуду в Лондон через пару дней после того, как ты получишь письмо. Не могу тревожить тебя больше, чем встревожен сам, Генри, но что-то в этом месте не так. С уходом длинного дня, долина начала показывать мне другое лицо. Я уже не провожу много времени вне дома без необходимости.

Не сочти меня глупцом, но после полудня деревья уже совсем не кажутся мне уютными. И я понятия не имел, что порывы холодного ветра могут создавать такой яростный звук в лиственном лесу. Для осени он нетипично сильный и холодный. Можно сказать, свирепый. Лес какой-то неспокойный, но не такой оживленный, каким он бывает под воздействием воздушных потоков. Я считаю, что основные волнения исходят от стоячих камней.

В середине лета они были безобидными. Хотя даже тогда я не особенно любил холм, на котором стоит круг этих камней. Но я совершал очень серьезную ошибку, посещая то место, когда солнце скрыто тучами, либо садится за горизонт. И я полагаю, что, возможно, вмешался в какой-то коренной обычай.

Могу лишь догадываться, что это кто-то из местных привязал свинью в том кругу. Видишь ли, когда вчера вечером я уходил гулять, я слышал отчаянные и тоскливые звуки, доносимые северным ветром со стороны круга. Я подошел и обнаружил несчастного борова, привязанного к центральному постаменту. В окружении такого количества мертвой дичи, развешанной в кругу дольменов, которое удовлетворило бы самый ненасытный аппетит. Видимо, выполнялся какой-то варварский ритуал. Постамент был буквально залит кровью птиц. Я счел это отвратительным. Поэтому, освободил борова и дал ему убежать в лес. Но, оглядываясь назад, я полагаю, что он был привязан там ради моей защиты. Как некий выкуп.

Видишь ли, все время, когда я находился среди камней, меня не покидало ощущение, что за мной наблюдают. В дикой местности чувства обостряются, Генри. И ты начинаешь доверять им. И я считаю, что запах крови и визг свиньи привлекли в то место что-то еще. Я чувствовал присутствие в ветре, которое, казалось, приближалось ко мне со всех сторон. Это ощущение пробирало до костей и бросало в пот.

Я не стал там задерживаться. И отправился домой, испытывая чувства, которые не могу адекватно описать. Честно говоря, так страшно мне не было даже в детстве по ночам. Но мой страх был смешан с какой-то дезориентацией и убежденностью в моей совершенной незначительности среди этих черных деревьев. Их шум, Генри. Мне казалось, будто я потерпел кораблекрушение в бушующем море.

Не успел я уйти далеко, как с той стороны, откуда я шел, донесся страшный шум. Как будто освобожденный боров испытывал невероятные страдания. Хотя тогда это было похоже на крики испуганного ребенка. Затем его визги резко прекратились, и эта внезапность была хуже самих криков.

Я бросился бежать. Так быстро, как только мог. Я бежал, пока не почувствовал, что сердце вот-вот не выдержит. Я сильно порезал голову о ветку и разбил колено о корень дерева, когда упал. А сквозь деревья за мной гнался холодный ветер. Вместе с его порывами до меня донесся вой, который еще долго, если не всю жизнь, будет отдаваться эхом у меня в голове. Здесь, на севере, обитают волки. медведи и песцы. Возможно, я даже слышал росомаху, или так мне показалось. Мне приходилось слышать лай шакалов, а также рев бабуинов в сафари, но вчера я готов был биться об заклад, что ничто в зверином царстве не могло издавать такой крик при охоте. В нем была какая-то жуткая нотка триумфа. И я убежден, что какое бы животное ни издавало этот вой, оно преследовало меня, Генри. Прошлой ночью я слышал какие-то звуки в загоне, в задней части дома. А этим утром я обнаружил следы. Такие не оставляют даже медведи.

Скажу лишь, что насмотрелся и наслушался я достаточно. В пятницу я должен добраться до аэропорта в Эстерсунде. А пока соберу вещи и закрою ставнями дом на зиму. Солнце утром еще яркое и сильное, и я чувствую, что это время суток здесь наиболее приемлемое. Утром мне придется трястись на велосипеде до почтового ящика, чтобы отправить это письмо. И пока я буду там, мне нужно будет сделать по телефону заказ в транспортной компании, чтобы они приехали за мной и снаряжением через два дня.

Твой друг,

Уильям Аттертон.»

Я молча вернул письмо Генри, и он продолжил рассказ.

– Я с нетерпением прождал до конца недели и даже сделал опрометчивый звонок в шведское консульство, только чтобы выяснить, что ближайший местный орган власти находится в Радалене, в почти восьмидесяти километрах от дома Аттертона. Так как я не заявлял о каком-либо преступлении или несчастном случае, и, откровенно говоря, постеснялся пересказывать содержание письма по телефону, я решил, что лучше сам отправлюсь в Швецию в следующий понедельник. Пусть даже если мы разминемся. Хотелось бы думать, что кто-то из моих друзей поступит так же, если получит от меня письмо подобного содержания, пока я