Записки из чемодана. Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его смерти - Иван Серов

У выдвиженцев того времени, словно у штрафников, было лишь два пути: либо оправдать возложенные на них ожидания, либо повторить судьбу предшественников и сгинуть лагерной пылью.

Серов — оправдал…

Меньше чем за год скромный майор артиллерии прошел путь до комиссара госбезопасности 3-го ранга (по-армейскому — генерал-лейтенанта), вершителя миллионов судеб.

Когда нас всех (из разных академий) собрали на Лубянке, у меня (а я почувствовал, и у многих) было неприятное чувство [11] учреждения, о котором мы всегда нелестно отзывались, так как в годы учёбы, вернее в 1937–1938 годах, на наших глазах многие слушатели и преподаватели были взяты на Лубянку и оттуда не вернулись.

В отделе кадров МВД, куда нас собрали, было объявлено, чтобы мы согласно распределению (объявленному) разъезжались по военным округам на должности начальников особых отделов округов. Я получил назначение начальником особого отдела Киевского особого военного округа.

После объявления назначений я встал и сказал, что нам ехать в таком виде, то есть не знающим основ предстоящей работы, крайне неудобно, и мы будем выглядеть перед подчинёнными профанами. А ведь с ними придётся работать и командовать ими. Поэтому необходимо нам дать какой-то минимум знаний и рассказать наши обязанности и поведение с командующими округов. Руководивший совещанием замялся, а новые «начальники» хором поддержали мое предложение.

После этого нам был объявлен перерыв. А затем, когда нас вновь собрали, то сказали, что для нас организуются двухнедельные курсы по чекистской подготовке, где мы можем записать основные задачи, которые встанут перед нами.

Видимо, в наказание за моё предложение, объявили, что старшим всех «начальников» на этих курсах будет Серов.

Курсы приступили к работе со всеми правилами конспирации. Нужно сказать объективно, что содержание лекций было средним, но в тот период, когда никто из нас не представлял чекистскую работу, то всем казалось так интересно, что все внимание было обращено на лектора, а карандаши скрипели, усердно записывая основные мысли, а затем записи сдавали мне, а я их — в сейф.

На третий день «курсов» меня вызвали к наркому[12]. Нужно сказать, что за 15 лет службы к тому времени ни разу не видел в глаза «наркомов», кроме как членов политбюро на Красной площади во время парадов.

Придя в приемную наркома, я поинтересовался фамилией, затем меня впустили. Там сидел какой-то командир с двумя ромбами, а у наркома я заметил 4 ромба. По-нашему, по-военному, это было много.

Нарком задал один вопрос, просматривая мою аттестацию: «Вот здесь записано, что вы иногда проявляете высокомерие?»

Я ответил, что мне ещё не давали читать аттестацию по окончании академии, поэтому мне эта фраза неизвестна. Последовал вновь вопрос: «Так как же это понимать?»

Мне ничего не оставалось сказать, как следующее: «Возможно, бывают у меня моменты, когда я глупое выступление или замечание того или иного товарища называю глупым, а не хвалю его!» Нарком и его помощник улыбнулись, но ничего мне не сказали.

Затем нарком говорит: «Состоялось решение Политбюро ЦК о назначении вас заместителем начальника Главного управления рабоче-крестьянской милиции». Я чуть не подпрыгнул, но выслушал и сказал: «Я военный, милицейских дел не знаю и переходить в милицию не хочу».

В этот момент я почувствовал, что во мне рушатся все надежды на службу в армии, куда я стремился смолоду и служу 15 лет.

Нарком вскипел на мой ответ и швырнул мне полулисток, сказав: «Вот решение Политбюро, за подписью т. Сталина»*. Я глянул только на красную подпись «И. Сталин» и спокойно вернул листок наркому. Затем нарком сказал: «Идите и приступайте к работе»[13].

Выйдя, я еле нашёл по коридорам выход, спросил, где Главное управление, и на улице стал бродить, чувствуя, что я в тяжёлом положении. Но военная закалка к исполнительности и решение партии заставили взять себя в руки, и и явился к начальнику Главного управления, с которым не знал как себя вести, так как, будучи военным, и считал себя более достойным, чем милицейский чин.

Войдя в кабинет, я увидел пожилого человека в звании «комдив», и сразу у меня изменилось настроение. Военному с военным легко разговаривать.

Я представился. Он мне сказал, что уже нарком ему звонил. Очень хорошо поговорили, показал мне кабинет, и там я сел в кресло и задумался, так как что делать и как, я не знал, каковы мои обязанности, а главное, это угнетающее настроение в том, что меня из армии перевели в милицию.

Ко мне уже начали приходить подчинённые с докладами, что-то говорили, спрашивали, я отвечал, и единственная мысль сверлила мозг: «Не сказать глупости».

Отсидев до конца дня, я, зайдя к комдиву, который оказался очень эрудированным, душевным человеком, затем ставшим моим хорошим товарищем Чернышевым* В. В., уехал на положенном мне «ЗиС-101» домой[14].

Вера Ивановна[15] сразу почувствовала, что со мной что-то неладно. Я ей сказал, что получил назначение в милицию. Она так и ахнула: «Как в милицию?»

Слова «заместитель начальника Главного управления» ни на нее, ни на меня не производили никакого впечатления. Если бы в тот период сказали «зам. командира полка», то у нас радости не было бы конца.

И в таком состоянии мы пребывали много дней, несмотря на то что мне было присвоено уже звание госбезопасности, тоже майор, но знак различия был не две шпалы, которые я носил, а ромб. Но нас и это не радовало[16].