Кошка колдуна - Яна Горшкова

Позволив мечтательной улыбке на миг осветить ее сумрачное лицо, Кайлих нетерпеливо прищелкнула пальцами, изгоняя из Дымного зеркала отражение себя истинной, и жадно уставилась в клубящуюся серую мглу.

Прошка

Сначала, когда единокровный братец принялся подговаривать на то, чтобы на пару спрятаться в кладовой и поглазеть на скоморошье представление, Прошка отказался наотрез. Дескать, чего он там не видел и не слышал? Похабных частушек, что ли? Так он и сам такого насочинять может, что у взрослых мужиков уши повянут.

– Ничего, после медовухи самое то будет, – не унимался Степан.

– А ты и запасся уже?

– Не-а, тебя ждал. У тебя всегда сподручнее выходит стянуть, что лежит плохо, – простодушно признался братец. – А я место знаю козырное. Видно и слышно все, а никто не заметит.

Прошка даже не удивился. Оно ведь так и считается, если уродился ты чуток смышленее остальных, стал быть, записной ловкач. Но и ссориться со Степкой не хотелось. Начнешь отказываться, сразу же заподозрит в еще более хитром умысле, и тогда от приставучего отрока уж точно ни спрятаться, ни скрыться.

– Хорошо. Покажи мне, где притаиться надумал, а я, как кувшин сопру, так сразу к тебе приду, – молвил Прохор с видом смиренным и весьма заинтересованным. – Чудить так чудить.

Тот покочевряжился, но быстро сдался и показал свой тайный схрон от зоркого дядькиного ока и крепкой отцовской розги. На уме у Степана Ивановича всегда только гульки были. Ну, а крайний год – еще хмельное и девки.

Но в последний момент паренек спохватился и решил уточнить:

– А не обманешь? Ну-ка, побожись.

– Да вот тебе… – Прохор сделал вид, будто руку занес для знамения, и вдруг делано всполошился: – Ох ты! Дядька Андрей зовет! Будет мне сейчас нагоняй.

И умчался прочь, словно листочек, ветром гонимый.

С конюхом, мрачным и нелюдимым, как сыч лесной, московичом, паренек никогда особо не ладил и по доброй воле сроду бы с ним не заговорил, но сейчас тот появился очень вовремя. И не только от Степкиных выдумок спас, но и от неминуемого клятвопреступления. Потому как на вечер нынешний у Прохора были свои планы, ничего общего с ворованной выпивкой в компании со сводным братом не имевшие. Напротив, замыслам юноши, если и судилось сбыться, то аккурат сегодня. Завтра уже поздно будет. Торговый обоз двинет в Тверь и увезет к великокняжескому двору то единственное, чего Прошке не хватало для проверки своего нового изобретения.

Юноша сильно рисковал. Дознайся родитель, что он хоть пальцем притронулся к зеркалу, из самого Мурана привезенного, шкуру бы вожжами спустил. Но без ростового зеркала никак нельзя, а полированное серебряное блюдо не подходит, хоть убейся. Мнилось, будто так и сгниет хитрый механизмус, не показав Прохору дальних стран, как обещано было в грамотке, которую отцов закадычный друг, бритт Тихий, у венецианца-чаровника в кости выиграл.

Сын далекого заморского острова сразу сказал, что без настоящего зеркала от всей премудрости пшик один выйдет. Но Прошку настолько захватила сама идея дальнего зрения, что он на свой страх и риск построил штуковину, от одного вида которой его самого в дрожь бросало. И не столько от обилия шестерней и валков, сколько от перспективы посредством оных увидеть из Новгорода, скажем, эринский Дублин или даже… Рим. Для того и потребно было драгоценное зеркало.

Оно, зараза, не только красивое, но еще и такое тяжеленное оказалось, что у парня чуть пупок не развязался, пока дотащил его в сарай и установил в правильной позиции – передом строго на закат. Заодно Прохор рассмотрел свое отражение в неизвестных до сих пор подробностях, обнаружив, что веснушки у него почти незаметные, и уши не шибко лопухастые, а глаза и вовсе натурального василькового, столь любимого девками, цвета. Короче, от изделия муранских стекольщиков много пользы должно было получиться.

Но вышло как всегда… Чего-чего, а самоуверенности Прошке занимать не приходилось. Без нее любому механику вообще жить нельзя. Как и без храбрости. Иначе чертежи и замыслы Великого Флорентийца так и остались бы красивыми рисунками и безумными идеями, и никогда не посягнули бы смертные люди-человеки на Силы Природные – Летючие, Плавучие и Зрючие.

Ледяными и чуть подрагивающими от волнения пальцами Прохор завел ключиком машину, а когда та вдруг возьми и заработай – точь-в-точь, как в венецианской грамотке сказано, испуская через медные раструбы яркий свет в разные стороны, – чуть замертво не рухнул. От восторга и гордости, само собой. Еще бы! Лишь в Киев-граде мастер по Зрючей Силе обретается!

И кабы не заплескалось в зеркальных недрах мягкое свечное пламя и не проступил чей-то бледный лик, то утекли бы все Прошкины мысли в собственную блистательную будущность, где звать его будут уважительно Прохором Ивановичем и величать Новгородским Зрючим Мастером. Эх, мечты-мечты!

Двух вещей не предусмотрел будущий Великий Зрец. Во-первых, что видящий луч его чудесной машины угодит прямиком в какую-то глупую девку, а во-вторых, заморскую хитрость батюшкиного немца Тихого. Первая была чистой случайностью, вторая, к сожалению или к счастью, спланированной загодя предопределенностью. Тихий выждал момент, подкрался бесшумно, точно тать ночной, и с нечеловечьей ловкостью выхватил ту девку из зеркала. Прошка видел однажды, как отцов человек, Андрюха-Лютик, рыбу голыми руками в речке ловил. Замрет на несколько мгновений с занесенной рукой, прицелится, а потом – хвать! И вот уже бьется на травке глупый щуренок. Лютик говорил, дело в быстроте. Кто быстрее, тот и сыт бывает.

Вот и у Тихого улыбка была довольная-предовольная, когда он девку зазеркальную изловил.

Так и сказал:

– Попалась!

Катя

Когда ты со всего маху падаешь плашмя с высоты собственного роста, рискуешь здорово ушибиться коленками и локтями. Это нормально и закономерно, и это единственная норма, которая случилось со мной по ту сторону баб-Лидиного зеркала. Остальные события не поддавались никакому логическому объяснению, ибо ничего общего с реальностью не имели. Начать хотя бы с того, что люди сквозь зеркала, точно через двери, не ходят. Но даже если темная конура, наполненная резкими запахами, грохотом и всполохами ярчайшего света, где я очутилась, и называлось Зазеркальем, то какое-то оно было неправильное.

Перво-наперво, господин Дэ Сидоров, без спросу затащивший меня в… Куда?

– А?

– Помолчать можешь пять – десять минут? – спросил он и всем лицом изобразил настоятельную просьбу. – Заткнуться и ни слова не говорить, пока я разберусь с хозяевами.

Я согласно кивнула. Я же не дурочка, чтобы скандалить и качать права. Любое живое существо, попав – уточним, внезапно попав неведомо куда, – первым делом замирает на месте, осматривается, а затем быстро-быстро ищет укрытия. Убежища, если угодно.

Сидоров одобрительно ухмыльнулся, словно бы говоря: «Сейчас я твое единственное убежище».