Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы - Ольга Камаева

— Мяч! — тут же выпалила Марина. Для нее это главное — быть первой.

— Детский мячик. Красный. Размеры называть или не… — обстоятельность вперед Мишки родилась.

— С чего это красный? Синий! — перебила его Марина.

— Нет, красный, — повторил Зайцев.

Она заглянула с его стороны и согласно кивнула:

— Красный… Но с…

— Подожди, — перебила я. — Теперь к остальным вопрос: кто прав?

— Зайцев! Он же сказал «красный», не Яковлева, — выкрикнул кто-то, даже не задумавшись. Скорее всего, из мужской солидарности. К тому же большинство в классе тоже видело только этот цвет.

Я обрадовалась: могли ведь и не попасть на крючок. Но виду не подала.

— Разве? Вы внимательно посмотрите, — и повертела мяч в руках.

Тут же посыпалось:

— Разноцветный!

— Половинка синяя, половинка красная!

— Никто не прав!

— Там еще желтая полоска посередине!

— Сине-желто-красный!

— И еще белые пятна! Считать?

— Тогда уж и царапины! Вон, на синем! Глаза разуй!

Увидели даже больше, чем я рассчитывала. Когда замолчали, сказала:

— Вот так и с историей. Один оценивает событие со своей стороны, второй — со своей, и не каждый, как Марина, пытается увидеть его целиком. Кому лень, кому наплевать… Пальцем не пошевелит, но свое твердит. Поэтому, прежде чем высказать мнение, сделайте усилие. Покрутите мяч! Но имейте в виду: чем ближе вы будете подходить и дольше вглядываться, тем больше нюансов найдете, тем сложнее будет сделать вывод. Поэтому посмотрели — опять отойдите, иначе так на пятнах и зациклитесь. Занятие трудное, хлопотное, но необходимое; если, конечно, вы действительно хотите понять, как было на самом деле.

За свои парты ребята возвращались в полной тишине. По-моему, класс здорово зацепило.

Зато я теперь точно знаю, с чего буду начинать уроки в новых классах!

18 октября

День выдался — замечательный!

Только что из гостей. Точнее, с новоселья. Маша пригласила — это Линушкина мама. Веселая, озорная и очень легкая, что нынче большая редкость.

Она несколько раз забегала по-соседски. То, пока вещи после переезда не разобрала, за какой-нибудь мелочью. То сдавала документы в паспортный стол — оставляла у нас дочку. Мама как раз пришла с ночного дежурства, вся разбитая, а тут ожила: «Линушка, давай оладушки печь», «Линушка, а вот у тети Лены где-то тут была книжка про принцессу, сейчас почитаем». Я даже немного поревновала.

Шучу, конечно.

Ну, может, так, самую малость.

А вчера Маша забежала:

— Вечером Леша прилетает, наконец-то их объект закрыли, оформил расчет. Так что завтра непременно ждем! И никаких отговорок! Какое новоселье без соседей?

Мы уже знали, что муж Маши строитель. А в их профессии всегда так: срок пишут плюс два-три месяца в уме. Это еще в лучшем случае.

Что подарим, решили быстро — одну из маминых картин. Долго выбирали, какую именно. Не жалели, просто искали подходящую, чтобы была и к месту, и к поводу. Остановились на моей любимой: белокрылая яхта заходит в портовую гавань. Даже стишок сложила, почти по классику:

Под ней струя светлей лазури,

Над ней — луч солнца золотой…

Она уже не ищет бури —

Она пришла к себе домой.

Уж простите, Михаил Юрьевич, допущенную вольность…

Утром выяснилось, что самолет из-за тумана задержали, и прилетит он только к обеду. Маша решила ничего не отменять, и Леша должен был прибыть в буквальном смысле с корабля на бал.

Правда, гостям все равно пришлось немножко подождать. Женщины курсировали в районе кухни, что-то дорезали, дораскладывали. Но это была уже та неспешная суета, когда умаявшаяся за день хозяйка могла расслабленно вздохнуть: успела… Мужчины то садились в зале, то выходили на балкон покурить — чем дальше от накрытого стола, тем легче ждать.

Я разглядывала библиотеку. В любой квартире всегда первым делом смотрю книги. Даже — похвастаюсь! — вывела собственную формулу: скажи мне, что и как хозяева читают, и я скажу, будем ли мы друзьями. Лично меня она никогда не подводила. Важно только правильно расставить в ней все известные факты, тогда неизвестного в будущем окажется по минимуму.

Может, кому-то покажется странным, но я не люблю новые книги. Они у меня вызывают подозрение — как люди, с которыми никто не разговаривает, потому что они либо заумные воображалы, либо чопорные гордецы, либо вообще неадекваты. К хорошей книжке, как к другу, — к ней возвращаются; без нее не могут ни есть, ни спать; иногда ей гадят в самую душу брызнувшим из помидорины соком, а через много лет, случайно взяв в руки, старательно разглаживают загнутые уголки и пытаются отковырнуть присохшее к странице томатное семечко. Оно отпадает мгновенно: кажется, только этого и ждало — столько лет прошло, все давно прощено…

Нет, я вовсе не хочу сказать, что мне нравятся те, у кого грязные книжки. Главное, чтобы люди их читали. Ну не может человек остаться прежним, если он страдал вместе с Мастером и Маргаритой, или любил с Джейн Эйр, или плакал над «Хижиной дяди Тома»! И он точно не может быть подонком, если открывает эти книги снова и снова. Какая разница в поиске чего — умного собеседника, спасительных ответов или хотя бы неясных подсказок. И еще он — неравнодушный, а с таким всегда интересно общаться. Правда, дружить тяжело. Ну а жить чаще всего вообще невыносимо.

Точно знаю другое: мне не нравятся те, у кого книжки стоят лишь для декора. С праздничной позолотой на обложке, тщеславным экслибрисом на форзаце и неразрезанными страницами внутри. Могу спорить даже на деньги: такие «книголюбы» и окружение подбирают по принципу нужности и престижности — нынешней и перспективной. А до самих людей им нет совершенно никакого дела. Значит, и на меня им будет наплевать. Тогда мне они зачем?

У Маши книжек оказалось немного, но кое-кого из старых знакомых я встретила. Видно, что покупали от случая к случаю, но выбирали именно то, что хотели, на полках не было и намека на серии. По томику Шекспира и Булгакова — привет от классиков. Рядышком рассказы О'Генри и пьесы Шоу — значит, с чувством юмора все в порядке. Еще пара знакомых корешков: «Американская трагедия» и «Оливер Твист». Наверное, многие опять меня не поймут, но я люблю неспешные романы, кропотливо и скрупулезно, вплоть до складочек на фраке и морщинок у глаз выписанные образы. Такой странный по нынешним временам выбор определили две вещи: мамин вкус и моя болезнь. Совпали ее желание и мои возможности. Сначала мама сама читала вслух, но со временем и я полюбила вязкое, тягучее действие. В нем нет суеты, но есть проникновение в суть. И не остается выбора — все герои становятся близки, и временами я, как Диккенс, смеялась, спорила или даже ругалась с ними. Жаль, что нельзя было дать тумака — иногда хотелось.