Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

Слава Богу, везде была хорошая и дешевая еда. В любом самом захудалом трактире имелась медвежатина, севрюга, и осетрина, и семга.

Жук во всех трактирах и на постоялых дворах спал, не раздеваясь. Ел в основном руками.

Хорошо, что еще встречались постоялые дворы для иностранных купцов. Там было чисто и практически без клопов.

Несмотря на хорошую, коллекционную солнечную погоду, дорога осточертела влаху хуже горькой редьки. (Тем более что редькой сильно кормили во всех трактирах.)

Симеон все время старался подобрать попутчика пешехода, чтобы хотя бы поговорить с ним и узнать что-то новое. А Жуку это явно не нравилось. То ли жалел лошадей, то ли получил указание не афишировать латинянина в этих далеких местах. Жук ворчал и делал вид, что уже проехал мимо пешехода.

Прибыли в Грязовец – тот еще город: сотня домов и одна мостовая на берегу реки. Не задерживаясь, чтобы не засвечиваться, проехали его сквозняком, несмотря на позднее время.

Из-за этого пришлось ночевать в лесу при дороге.

Возницу это нисколько не смутило.

Играя топором как легким кинжальчиком, он быстро соорудил шалаш, настелил постилку из лапника и развел костер. Он вскипятил сбитень в каком-то ковше и поджарил на костре пару заранее купленных кур.

Ночевка получилась лучше, чем в трактире.

Спал Жук, положив под голову плоский камень.

Утром тронулись рано на хорошо отдохнувших лошадях.

«Как меня встретит царевич? – думал учитель. – Что-нибудь изменилось в этом звереныше? А ведь мальчик удивительно одаренный! И очень большие шансы на престол у него сохранились».

Симеон через свои источники знал о результатах комиссионной работы. И надеялся, что второй комиссии не будет.

Правда, его несколько тревожил последний приказ Годунова вызвать из Углича в Москву кормилицу царевича Дмитрия – Тучкову «…с мужем и везти бережно, чтобы с дороги не утекли и дурна над собой никакого не сделали».

Но он надеялся, что этот вызов ничего уже не изменит. Тем более что любые изменения никому и даром не нужны.

И он очень сильно уповал на мощный иезуитско-азиатский ум Афанасия Нагого. Такие люди, как Афанасий, в жизни ошибаются только один раз. И стараются этого раза на всякий случай не допускать.

* * *

Этот мощный ум немедленно себя проявил.

После Грязовца ехали еще километров двадцать в сторону, на запад, пока не доехали до озера Никольского к деревне Пишали#на.

Дорог практически уже не было, были мучения. Земля была глинисто-болотистая, и каждый раз казалось, что карета завязла уже навсегда.

Но великий рукоумелец Жук рубил, толкал, подкладывал, погонял, рычажил, и они с Симеоном и с лошадьми постепенно продвигались все дальше. Стало даже как-то интересно, появился азарт.

– Куцы оно денется? Куцы? – каждый раз говорил возница. И «оно» точно «никуды» не девалось. И ехало, и ехало вперед это самое «куцы».

Вот небо впереди стало все больше светлеть, среди сосен и берез стали проскакивать горизонты и, наконец, засветилась и заиграла серебром беспредельная гладь озера.

– Приехали, барин, – сказал неприветливый Жук. Хотя барин и сам уже об этом догадался.

Постепенно выплыла деревенька с церковью и, слегка в стороне, большой барский дом. Простой, как северная архангельская изба, но чрезвычайно удобный. С въездом для повозок на второй этаж, с большими окнами со ставнями, с крышей, крытой широкими крепкими досками.

Должно быть, Афанасий Нагой готовил это место для себя, с тем чтобы в любое опасное время можно было надолго скрыться от глаз государевых.

Именно так решил про себя въезжий влах.

Юрий Копнин был уже здесь.

– Здравствуй, барин! – степенно сказал он. – Афанасий Федорович тебя заждался.

Приезжего гостя приняли приветливо. Неспешная, но доброжелательная челядь выгрузила вещи влаха и перетаскала их в дом, в его комнату.

Мгновенно был накрыт стол, извлечено все согревающее и снимающее усталость – наливки, медовухи, первачи.

– А где мальчик? – спросил влах.

– Сперва пообедаем, потом будет, – сказал Афанасий. – А то, боюсь, удар тебя хватит.

Долго, неторопливо обедали. Редька, рыба, птица, мясо, кисели, наливки. Многие блюда ели руками.

Молчали. Как в азиатской степи – кто первый заговорит, тот проиграл.

Потом вдруг Афанасия прорвало. Он стал вспоминать свои сложные дела: переговоры о женитьбе Ивана Грозного на зарубежных красавицах, опасные контакты с Казымом-Гиреем, бесконечные страшные казни старого царя….

«Конечно, Русь – очень перспективная страна, – думал про себя Симеон. – А все-таки это – Азия, Азия и еще раз Азия».

На его счастье, эту истину он усвоил давно, и новые жуткие истории Нагого его из себя не выбивали.

Наконец привели мальчишку.

Но что это?!!

К ужасу и чрезвычайному недоумению влаха, это был не Дмитрий. Это был совсем другой мальчик. Если составлять словесный портрет, тот же – бородавка на щеке, сам рыжеватый, низкий лоб, уши торчком. Но только это был не он, это была слабая копия.

– Кто это? – спросил влах.

– Это он, – тихо ответил Афанасий Нагой, так тихо, чтобы слышал один только доктор. – Знакомьтесь: Дмитрий Иоаннович. Собственной персоной!

«Это Дмитрий? Царевич Димитрий?» – спросил доктор.

Спросил не голосом, не словами, а глазами, мимикой, недоуменным поворотом головы, всей своей напряженной позой.

«Да, да! Это он!» – так же, не словами, а глазами, общей уверенностью и кивком головы показал Афанасий Нагой.

Одетый в богатое городское, очевидно, с царевичева плеча, платье, сельский мальчик переминался с ноги на ногу и не знал, куда девать руки и себя самого целиком.

– Я не понимаю, – сказал влах.

– Будущий претендент, – тихо сказал Афанасий.

По его жесту мальчика увели.

Оба собеседника принадлежали к разным слоям общества, разным странам, даже материкам. Имели разное образование, разную религию, разные характеры, разную волю и темпераменты. Но психика у каждого была абсолютно здоровой. Все виды мимики – от первичной: улыбка, оскал, – до третичной: ирония, лукавство – им были свойственны. Они обладали языком талантливых, гениальных людей – лица тончайших выражений.

– Для чего все это? – спросил наконец Симеон, когда они остались одни. – Что за маскарад? Зачем еще одна подмена?

– Сейчас объясню, – сказал Афанасий. – Представь себе: приезжает сюда настоящий Димитрий. Никому здесь не известный, зато капризный, истеричный, припадочный мальчик. Представил?