Имя мне - Красный - Орхан Памук

В следующем изображении, к которому, как я сразу заметил, приложил руку каждый из моих мастеров, меня встревожил красный цвет. Некто, чью руку я не распознал, подчиняясь непонятной мне логике, нанес на рисунок так много красного, что весь изображенный на нем мир словно бы погрузился в странное алое марево. Я указал Кара, кто из художников нарисовал на этой странице чинару (Лейлек), кто – корабли и дома (Зейтин), кто – воздушного змея и цветы (Келебек).

– Вы – великий мастер и руководите мастерской многие годы. Я нисколько не сомневаюсь, что вам прекрасно известны достоинства каждого художника, нрав каждого пера, каждой кисти, – сказал Кара. – Но ведь Эниште заставлял их применять новые, неизвестные методы. Как у вас получается распознать, чьей рукой сделан тот или иной рисунок? Почему вы говорите об этом с такой уверенностью?

Я решил ответить на его вопрос, рассказав историю.

– Некогда в крепости, господствующей над Исфаханом, жил в уединении падишах, знаток книг и миниатюры, человек сильный и умный, но жестокий. Любил он только книги, которые выходили из его мастерской, и свою дочь. К дочери падишах был привязан настолько, что, возможно, враги, распускавшие слухи, будто любит он ее отнюдь не отцовской любовью, не возводили на него напраслины. В своей ревнивой гордыне он доходил до того, что мог объявить войну властителю соседнего государства, если тот присылал послов сватать его дочь. Любой жених казался ему недостойным. Дочь же свою он прятал за семью замками, ибо в Исфахане распространилось поверье, что если какой-либо мужчина, кроме самого падишаха, увидит ее, то красота ее поблекнет. И вот однажды, когда в дворцовой мастерской закончили делать новую книгу (это был дестан «Хосров и Ширин» с миниатюрами в традициях гератских мастеров), по Исфахану разнесся слух: изображенная на одной из страниц среди прочих женщин бледная красавица – не кто иная, как дочь ревнивого падишаха. А у того, надо сказать, подозрения насчет рисунка возникли сразу; когда же до него дошли эти слухи, он дрожащими от волнения руками снова открыл книгу и теперь уже сразу заметил: да, действительно, на миниатюре изображена его прекрасная дочь. На глазах у него выступили слезы. Говорят, сама девушка ни на миг не покидала комнаты за семью замками, в которую заточил ее отец, – это ее красота, подобно умирающему от скуки призраку, однажды ночью просочилась в замочную скважину и, отражаясь в зеркалах и проникая сквозь щелки под дверями, добралась до мастерской, где работали по ночам художники, а там явилась одному из них, как свет, как едва заметная дымка. Молодой мастер не мог оторвать от красоты взгляда, а потом не удержался и нарисовал ее в уголке рисунка, над которым работал. Этот рисунок изображал тот миг, когда во время прогулки Ширин увидела изображение Хосрова и влюбилась в него.

– Какое совпадение, мастер! – воскликнул Кара. – Мы с женой тоже очень любим это место сказки.

– А я тебе сейчас рассказываю не сказку, а быль. Слушай дальше. Художник изобразил дочь падишаха не в образе Ширин, а в виде одной из недиме[96], которые помогают Ширин, играют на удах, накрывают трапезу на траве. Просто в ту минуту, когда ему явилась красота, он как раз рисовал эту недиме. Красота Ширин поблекла, затененная дивной прелестью изображенной в уголке недиме, и гармония рисунка оказалась нарушенной. Обнаружив свою дочь на миниатюре, падишах пожелал найти нарисовавшего ее мастера. Однако хитрый художник, опасаясь гнева владыки, изобразил недиме не в своем обычном стиле, а в новом, никому неведомом, чтобы невозможно было догадаться, кто над ней потрудился. Ведь к рисунку, кроме него, приложило руку множество других художников.

– И как же падишаху удалось выяснить, кто именно нарисовал его дочь?

– Он внимательно рассматривал уши.

– Чьи уши? Своей дочери или девушки на рисунке?

– Ни те ни другие. Действуя сперва по наитию, падишах стал листать книги, изготовленные в его мастерской, и тут вспомнил кое-что такое, о чем ему на самом деле давно уже было известно: каким бы мастерством ни обладал художник, уши он все равно каждый раз рисует по-своему и одинаково. И неважно, чье лицо он при этом изображает – падишаха, ребенка, воина, скрытое покрывалом лицо Пророка или даже рожу шайтана. Любой художник на каждом рисунке изображает уши одинаково. Это словно бы его тайная подпись.

– Почему же так получается?

– Тут вот какое дело: рисуя лицо, художник заботится в первую очередь о том, чтобы придать ему правильное выражение, о том, чтобы лицо было похоже или, напротив, не похоже на лицо того или иного живого человека, и о том, наконец, чтобы изображение приближалось к представлениям о совершенной красоте и соответствовало старым образцам. Когда же доходит очередь до ушей, художник не пытается подражать ни другим мастерам, ни устоявшемуся образцу. Не смотрит он и на настоящие уши. Он рисует, не задумываясь и не прилагая никаких усилий, – по памяти.

– Но разве большие мастера не рисуют по памяти вообще все, не глядя на настоящих людей и коней, на настоящие деревья?

– Верно. Но это другая память. Она приходит после долгих лет вдумчивой работы и размышлений. Мастер, увидевший за свою жизнь достаточное количество настоящих и нарисованных лошадей, очень хорошо знает, что, если он будет смотреть на коня из плоти и крови, это только повредит совершенному образу, существующему в его голове. Нарисовав за свою жизнь десятки тысяч лошадей, мастер рано или поздно понимает – душа и опыт подсказывают ему, – что он уже вплотную приблизился к тому, чтобы изобразить лошадь такой, какой ее задумал Аллах. В рисунке лошади, сделанном в мгновение ока по памяти, заключено мастерство, знание и тяжелый труд; эта лошадь близка к лошади Аллаха. Но когда художник рисует уши, его рукой не водят накопленные за долгие годы знания. Он ни о чем не думает, не обращает внимания на то, что делает, а потому уши всегда выходят с изъяном, а значит – не похожими на те, что рисуют другие художники. Получается своего рода подпись.

Послышался шум шагов. Это подчиненные начальника стражи заносили в бывшее помещение книжной мастерской страницы, обнаруженные в домах каллиграфов и художников.

– Собственно говоря, уши и есть изъян человека, – сказал я, пытаясь заставить Кара улыбнуться. – У всех они разные, и у всех, что ни говори, уродливые.

– А что случилось с художником, которого выдали нарисованные им уши?

Я не сказал, что его ослепили, чтобы Кара не загрустил еще больше.

– Он женился на дочери падишаха. С тех самых пор этой уловкой, известной как «способ недиме», пользуются многие ханы, шахи и падишахи, желающие отличать работу одного художника из своей мастерской от работ другого. Способ этот хранится в тайне, чтобы по самому маленькому рисунку можно было определить, кто его сделал, как бы мастер ни отпирался. Самое главное – найти какую-нибудь мелкую подробность, не занимающую на рисунке главенствующего положения и часто повторяющуюся, такую, которую рисуют быстро, ибо не придают ей особого значения. Это могут быть уши, кисти рук, травинки, листья, конские гривы или копыта, даже ногти. Однако учти, что уловка срабатывает только в том случае, если сам художник не знает, что та или иная мелкая подробность превратилась в его тайную подпись. Усы, например, использовать нельзя, поскольку многие художники, зная, что рисуют усы по-своему, сознательно используют их в качестве скрытой подписи. А вот брови – можно, на них никто не обращает внимания. А теперь давай-ка посмотрим, кто из молодых мастеров прошелся своим пером и кистью по рисункам покойного Эниште.