Оттенки русского. Очерки отечественного кино - Антон Долин

Другая Россия, другой Путин — царь, вершащий судьбы подданных, любящий острое словцо и вкусную пищу. Это не приятная ложь во благо, не оптимистическая футурология, а просто привет из альтернативной реальности. В ней русский почти ничем не отличается от француза, и, даже не зная языки друг друга, они запросто могут договориться о чем-нибудь важном. По ходу фильма даже намечаются как минимум два межнациональных романа. Здесь царит невиданная терпимость: один из поваров на ресторанной кухне — француз-гей (Никита Тарасов), и именно его собратья спасают парижское предприятие от разорения, от души обнимаясь с шеф-поваром. Кстати, и до легализованных во Франции гей-браков в этой параллельной России рукой подать. В последних кадрах уже на родине главные герои играют свадьбу, и букет невесты ловит именно симпатяга Луи! Каким бы добрым это кино ни планировалось, смотрится оно сегодня как злая шутка.

Наверное, поэтому некоторые вещи невольно обращают на себя чрезмерное внимание. Судьба, к примеру, су-шефа Левы, растяпы и заики (Сергей Епишев), у которого раз за разом пропадает загранпаспорт и который никак не может выехать к коллегам в Париж, постоянно торча в аэропорту. От этих эпизодов веет советским холодком, напоминающим «Паспорт» Данелии и «Невероятные приключения итальянцев в России» Рязанова. Да и вообще, параноидальной кажется постоянно прокручиваемая интрига с чем-то почти уже состоявшимся и успешным, которое рушится в последнюю секунду. Как в дурном сне, все планы расстраиваются, стоит только поблагодарить небеса за удачу: в эти минуты фильм перестает напоминать «Рататуй» или «Душевную кухню», заступая на территорию сугубо французской трагедии, «Кускуса и барабульки» Абделлатифа Кешиша. Там, если помните, арабские иммигранты так и не смогли открыть свой речной ресторанчик; все закончилось катастрофой. В «Кухне в Париже» такого не случается, но все время ждешь подвоха. Сами того не зная, создатели картины оплакивают безвозвратно рухнувший проект «России как Европы».

В финале герои улетают обратно, но без малейших сожалений — не потому, что родина им милей заграницы, а потому что уверены, что вернуться смогут в любой момент. Наверняка на ностальгической инерции «Кухня в Париже» соберет в прокате кучу денег, и сериал неизбежно вернется на телеэкраны — но теперь поварам придется кормить исключительно соотечественников, и как знать, не переключится ли персонал ресторана Claude Monet с фуа-гра на национальную кухню. Открытое когда-то Юрием Маминым «Окно в Париж» безвозвратно закрывается: стране, 81 % населения которой за эти двадцать лет так им и не воспользовался, такое окно просто ни к чему. А если кто-нибудь из кинематографистов захочет вернуться под сень Эйфелевой башни, то придется заново его прорубать. И над выбором жанра надо будет всерьез подумать. Скорее всего, Министерство культуры одобрит героический блокбастер о русских казаках, врывающихся в 1814-м в парижские рестораны и кричащих свое знаменитое «Bistro, bistro». Границы к тому времени, наверное, закроют, от греха подальше. Ну и не страшно, снимем на «Мосфильме». Не впервой.

Полтора часа новой «Кавказской пленницы!», с восклицательным знаком на конце, оказались опытом не на шутку мучительным. Чтобы не выбежать из зала, хлопнув дверью, или от стресса не заснуть, я старался думать о чем-то постороннем. В мыслях, не смейтесь, сам собой возник Борхес. Не то чтобы высокое искусство защитило от низкого; просто именно аргентинский писатель вывел восхитительную формулу ремейка в своей новелле 1939 года «Пьер Менар, автор „Дон Кихота“». Там, если помните, герой положил жизнь на то, чтобы не переделать, а именно написать заново (слово в слово) роман Сервантеса, но больше нескольких страниц не осилил. Зато сколько нового содержания в них открылось!

Каждый ремейк, сколь угодно точный, ничего не сообщает о первоисточнике или времени, когда тот был снят, зато многое говорит — намеренно или нет — о современности. Каждый, но не «Кавказская пленница!» Максима Воронкова. Перед нами знаменательное исключение из всех правил.

Мы узнаем о Леониде Гайдае, чьи восхитительные комедии новорусское кино до сих пор чудом обходило стороной, что он был настоящим гением, а не умелым мейнстримщиком и, как сейчас говорят, «крепким профессионалом». Гении же отличаются от остальных тем, что не поддаются ремейкам, сиквелам или пародиям; заниматься этим в отношении Гайдая — такая же бессмыслица, как пытаться переснять «Зеркало» или «Солярис».

Сообщается кое-что и о времени, когда снималась оригинальная «Кавказская пленница»: 1967 год был эпохой сумасшедшей творческой свободы, в некоторых случаях способной заменить свободы политические. Придуманный Гайдаем Кавказ был одновременно едкой сатирой на постоттепельный СССР, вседозволенность чиновников и тщательно скрываемую дикость нравов — и побегом с этой территории куда-то к горам, небу, морю, молодому вину и совершенно отвязному юмору, для которого, казалось, нет никаких табу. Недаром это, в общем-то, единственная комедия Гайдая о любви (не считая короткометражного «Наваждения»).

Зато о наших днях новая «Кавказская пленница!» не говорит решительно ничего. А о чем говорит? Ответить на вопрос практически невозможно. Этот фильм — даже не пустота, а засасывающий тебя в черную дыру вакуум. Практически все актеры (в особенности легендарная троица, старательно, но неумело копирующая жесты и мимику прототипов) выглядят так, будто их нашли на конкурсе двойников, — но конкурсе, который проводился не в крупном городе, а в случайном селе, поэтому и похожи они не слишком. За немногочисленных знаменитостей — Геннадия Хазанова в белом сталинском френче или Михаила Ефремова с акцентом и в кудрявом парике — просто стыдно. Все чудовищно кривляются и пугающе часто улыбаются, будто инопланетяне, которые пытаются прикинуться людьми. На человека чуть-чуть похожа лишь заглавная героиня, она же Анастасия Задорожная, но исключительно в силу природного дара нефальшивой улыбки. Попытка слово в слово повторить старую картину, пошутив все те же шутки, кажется полуторачасовым сеансом изнасилования — и не ясно до конца, кого именно насилуют: Гайдая или все-таки тебя, сидящего в зале. Впрочем, есть в картине и попытки пошутить что-то новое. К примеру, Трус, Балбес и Бывалый устраивают «пенную вечеринку» с огнетушителем, а Шурик сбегает из психушки по методике игры Angry Birds. Хотя и это не делает современным фильм, снятый будто бы в какой-то временной капсуле и равно неправдоподобный по меркам что 1960-х, что 2010-х.

Над этим зрелищем не хочется даже издеваться: слишком легкая мишень. Интересно лишь понять — зачем (оставим неактуальный вопрос «за что?»).

Чтобы заработать? Но можно не ходить к гадалкам — фильм с треском провалится. «Сарафан» у него будет резко негативный: ностальгирующие если и пойдут в кино, то только чтобы запустить в экран припасенным гнилым помидором, молодые вообще не поймут, что к чему. Чтобы отработать социально-политический заказ? Но тогда надо было ловить тренд и называть «Крымской пленницей», раз уж снимали в Ялте. Нет, это тоже выстрел в молоко. В фильме даже есть показанный властям кукиш, хотя и довольно беспомощный: Саахова-Хазанова в финале не сажают, а оправдывают, причем делает это его двойник в мантии судьи. А когда тот же персонаж любовно поглаживает портрет президента на стене, он всего лишь готовится открыть спрятанный за ним сейф, где хранит алкоголь.