Поленька - Анатолий Никифорович Санжаровский

школе идут, поведением отличники. Работать выйдут на чай — и тут первые. Во-он с кого примерность надо рисовать!.. Как это слухать? Я, може, заради таких слов на собрании и живу? Заради них и качаю беду-нуждоньку? Бедность производит людей из детей. Складно пока всё бежит… Вот вспомню себя в детские лета. Проучилась по чернотропу до первого снега, большь батько не пустили в школу. А тута одна троих тяну! Хиба цэ погано?

— Что сравнивать? Ты в школу пошла когда? В шестнадцатом? Время одно было. Сейчас другое… Сравнения сравнениями, только мы в сторону заехали. Кому что, а курице просьецо… Я без подходов-переходов… Надо нам, Полюшка, прибиваться друг к дружке… к одному островку…

— Э-э, — кисло усмехнулась Поля, — ума у тебя полна сума да ещё в горсти трошки… Стрянулся монах, когда повно в штанях. Про островок надо было думать до венца!

— А что я мог поделать, если твои старики всё гудили меня? Мол, гол, как сокол, зато востёр, как бритва! И не хотели меня в зятья.

— Може, того и не хотели, шо ты не очень-то и разбегался?

— Поля! — с какой-то перегорелой, с отлежавшейся, с домашней отчаянностью воскликнул Сергей. — Побойся Бога! Я ли не любил? Я ли не увозил тебя?

— Надо было увозить девку. А не бабу.

— Да ну куда бы я тебя увёз?

— Всего-то за межу… Хаты ж стоять рядом! И не померла б… А зараз в пустой след чего слова кидать?

— В пустой? Что, нам по сто лет? Мне тридцать семь, тебе в октябре вот, седьмого, будет тридцать шесть. Какие наши годы?! Гуляй, как вольная утка на воде. Ещё жить, жить… До нашего вечера далече…

— Уж так и далэко? Рядом вот зараз идэмо, а одно одного не бачим.

— Я шире… Про вечер жизни… Сыны твои, все тяготы твои — отноне и мои. Наши!

— Нет, Серёжа, не толкай всё в мала кучу. Оттого, шо ты назовёшь хлопцев своими, рази станут они твоими? Они вжэ возросли, знають, помнять ридного батька.

— Да! Да! — навспех согласился Горбылёв, вспомнив разговор с ребятами. Вспомнил про уполномоченного. Вспомнил, как Митрофан показывал меньшенькому на портрете отца. — Знаешь, мне совестно перед ними… Извини, что напрямо ломлю… Свои… Секретов нету… Когда я узнал, что Никиты не стало, наладился я… буду им отцом. Хоть стой, хоть падай… Меньшаку — я встрел его первым — с лёту папанькой представился. Вот дурёка да ещё внасыпочку. А старшойка раскокал меня. Всё поставил на свои места. Подпихнул Антонёнка к увеличенной карточке на стене, где ты с Никишей. «Во-он, — кажет пальцем, — твой законкин батенечка. А этот…» — И пропаще махнул на меня. Мол, э-э, так… Какой-то приблудный чувяк болотный… С пинка началось знакомство…

— А ты чего послаще ждал?.. Без мене нарешил?.. Без них?.. Всё сам?.. Ридным батечком назвався. Ну кто ж делае первый шаг брехливый?

— Глупо крутнулось… Прости… Голова пустая, как кошёлка, всюду продувает… Поджалеть хотелось… Наверно, можно всё объяснить парням? Неужели не поймут?

— Гляди, и поймуть. Тилько ридного батьку ты им заменишь? Можь, я тебе и нужна. Ты всё это молотишь натощака по бабьей сладости. Да… Кто наелся, разве не отходит от стола? Не спеши с клятвами. Не спеши с божбой. Я одна тебе, гляди, и нужна. Без них.

Он посмотрел на неё особенно долгим внимательным взглядом и не увидел её ясно в плотной тьме.

— Ну почему ты всё знаешь за меня?! — на нервах подкрикнул он. — Дети вырастут… Выучим! Людьми станут!

— Грузчиками… Отцы приходять и уходять, а детьё остаються… Чужи кому нужны? Писля попомнишь… Скажешь, правду Полька лила… Подумай… Мои года тебе уроды. Невеселое приданое. На шо тебе этот барыш? На шо тебе мой омут? Уж я сама буду в ём кулюкать… А ты видный собой парубец, найдэшь красуню без хвоста… Ра-адый будёшь увэсь до беспамятства…

— И тут у тебя всё расписано как по нотам! — надорванно вскозырился Сергей. — А не хватит?! На нет и ответа нет!

Он споткнулся. На спине в вещмешке жалостно звякнули консервные банки.

«Всё моё всё со мной? — деревянно подумал о вещмешке. — Хорошо, что по забывчивости не рассупонился конишка… Как чуял, овсеца не подадут… Ну… Объелся мыла, побегу щёлоку хлебну в вокзальном буфете…»

Горбылёв вмельк покинуто прикоснулся губами к её нахолодалой шелковистой щеке и быстро, перебоисто пошёл задом наперёд, щемливо примахивая в прощанье отяжелелой рукой.

Его фигура слилась в единый чёрный столб. Скрежеща, чиркая железными подковками об камни, столб отдалялся, быстро таял.

«Ну, Сергуха, ты и брехло-о! — ругнул себя Горбылёв. — Набросал пыли в глаза… Наплёл — в три короба не втопчешь. Ну зачем ты выхвалялся бабе, что у тебя агрономический диплом? А она в простоте и поверь… А я ж того диплома и в глаза не видывал… Да что диплом? Кому он нужен? Вон земеля Шолохов… Конечно, он родом не из нашего хутора Собацкого. Зато в нашем же уезде, в Богучаре, свалил в гимназии целых четыре класса. И — ша! На «Тихий Дон» четырёх хватило классов! Мне «Тихий Дон», слава Богу, не писать. Уже написан. Мне и трёх хуторских классов за глаза доволе. Убедился, когда переводили в райком партии. Ну… Сели мы с первым рисовать мою анкету. Он интересничает, сколько у меня мешков образованки. Я ему так горячо сунул под нос растопырку из трёх пальцев. Полнющих три классы! Он не удивился. Но зачем-то поскрёб свою лысинку и сказал: «Cойдёть! У меня тож без перебора грамотенции». И в этом я утвердился, не вставая со стулки. В нужной графке он написал: «нисзшее». Я и то додул, что что-то лишняку он всадил. Ёбласть, говорю, может тормознуть. Он говорит: «Если написать неначатое низсшее, то наточняшку и вовсе не пропустит». И успокоились мы на незаконченном высшем. Со словарём написали. И бегаю я петушком с незаконченным высшим. Нигде ни у кого вопросов!.. Ну и Серёня! Ну и Сер-рёнчик!.. А зачем ты наплёл ей про стрелка-радиста прорывного танкового полка? Про лагерь? Про побег? Про Италию? Ты ж в Италию и во сне не заскакивал! Доро́гой из Румынии с тоски сочинил про себя красивую сказоньку?.. Вонравиться разбежался… А ей всё это, как видишь, ну по сараю… Набрыдла тебе крысиная… норковая житуха политрука миномётной роты и агитатора при армейском фронтовом госпитале? Ты ж многостаночник… Рвался между агитатором и политруком. Оч-чень хотелось послужить дорогой Софье Власьевне. И служил впеременку то политруком, то агитатором. Сил