Ясень и яблоня. Ярость ночи - Елизавета Дворецкая

Еще до ужина к ней пришла служанка и сказала, что какой-то раб от кузнеца принес ей что-то, что соглашается отдать только в ее собственные руки. Сэла сперва велела звать его сюда, но потом сообразила, что рабу не годится топтать своими грязными ногами тростник, по которому ходит сама фрия, и соблаговолила выйти во двор.

Коль стоял возле дверей, чуть в сторонке, и бережно сжимал в закопченных руках что-то маленькое, завернутое в кусочек чистой тряпочки. Сэла подошла, даже не кивнула в ответ на его поклон и надменно приказала:

– Показывай!

– Вот, госпожа! Все готово! – заверил Коль, пятясь вдоль стены, словно бы в великом почтении перед дочерью конунга.

Теперь они были подальше от дверей, и проходящие мимо не слышали, о чем они говорят, хотя видеть их мог кто угодно.

– Все исправлено! – Коль развернул тряпочку, и Сэла увидела свою застежку.

С брезгливым видом протянув руку, она двумя пальцами взяла застежку за узорный лепесток и перевернула, разглядывая починенную петельку иглы. Ей с трудом удавалось сдержаться, чтобы не поднимать глаз на Коля; ее колотило от волнения, точно она впервые подошла к тому, в кого безумно влюблена! Даже гость-слэтт, когда-то живший в их доме, теперь казался ей близким, как родной и единственный брат – и ведь он явился сюда как раз для того, чтобы помочь ей!

Правда, здесь Коль был каким-то не таким. Не только бородка и короткие волосы его изменили; изменилось что-то еще, но она никак не могла понять, в чем дело.

– Ты так высоко забралась, что до тебя не дотянуться! – негромко сказал Коль, пока она разглядывала булавку. – Такого никто не ожидал. Я думал найти тебя где-нибудь в хлеву или в молочной.

И от первого звука этого голоса, нарочно пониженного, от первых слов, по-настоящему обращенных к ней, у Сэлы что-то дрогнуло внутри. Что-то до боли родное и приятное слышалось в этом голосе, отчего вдруг захотелось броситься ему на шею! Раньше она и не подозревала, что Коль так ей нравится!

– Ты можешь выбраться ночью? – спросила Сэла, подняв на Коля суровый взгляд и тыча пальцем в гнездо булавки.

– Нет, с этим строго. – Коль взял у нее застежку и стал поднимать и опускать булавку, будто показывая, как легко она двигается в гнезде. От мимолетного прикосновения его жестких закопченных пальцев у Сэлы оборвалось в груди, и ей стоило большого труда держаться спокойно. – Запирают.

– Как нам увидеться, чтобы поговорить?

– Ты что-то нашла? – Коль кинул на нее быстрый взгляд. – Что-то полезное?

– Да. Я знаю, в чем ее сила. Я могу это взять, но как выбраться отсюда?

– Я чем-то могу помочь тебе, госпожа? – вдруг раздался рядом с ними почтительный голос, так близко, что Сэла от неожиданности вздрогнула.

Возле дверей стоял один из старших слуг и смотрел на нее, на застежку в ее руке и на раба из кузницы.

– Нет, иди. – Небрежным движением руки Сэла отослала его прочь, но еще прежде, чем слуга ушел, сама прошла впереди него в покои, даже не оглянувшись на Коля.

Она и так простояла слишком долго рядом с рабом, с которым у сестры конунга не могло быть ничего общего. Но еще не один день она жила под впечатлением этой краткой беседы, точно среди обольстительных видений ее нынешней жизни случилось что-то настоящее. Мысленно Сэла проклинала порядок, при котором знатная женщина не вольна даже поговорить с тем, кто ей нужен. Постоянная беготня в кузницу с какими-нибудь мелкими поломками выглядела бы слишком подозрительно, и она начала даже опасаться, что при таком положении дел от присутствия здесь Коля ей не будет никакого толка и он зря пожертвовал своей свободой.

Вскоре наступило весеннее равноденствие, называемое здесь Праздником Птиц. Колесо года дошло до новой поворотной точки, земля, окончательно стряхнув оковы старости-зимы, готовилась расцвести новой юностью, а младенец-солнце достаточно уже вырос, чтобы наполнить светом обновленный мир. Все население Аблах-Брега и окрестностей на самой заре вышло из домов и отправилось на возвышенности встречать солнце и прилетающие птичьи стаи. Там и здесь звучали приветственные песни, прославляющие приход весны:

Время пришло тебе вырасти, Сын!

Славный Сын Матери, Богини трехликой!

Несутся потоки весны, боярышник пышно цветет,

И Ки Хиллаин отважный наблюдает птичий прилёт!

Дух его полон отваги,

Ворон кружится в небе,

Готовясь сесть на рукоять меча!

Добрую весть несет Ворон!

Славься, Богиня, и Сын твой![19]

Сэла с самого утра находилась в лихорадочно‑приподнятом настроении: ей нравилось общее оживление и веселье, ее любопытство будоражили обряды этой чудесной страны, и мерещилось, что она сумеет подсмотреть сегодня какую-нибудь священную тайну острова, убежденного, что он расположен гораздо ближе к небесам, чем все прочие земли. А еще – суета и смешение сегодняшнего дня давали ей неплохую возможность повидаться с Колем. В священный праздник все повседневные дела были оставлены, кузницы не дымили, толпа челяди из Дома Четырех Копий шагала вслед за повелительницей на вершину холма, и рабы вместе со всеми пели песни. А Сэла искала глазами Коля, и ее душевный подъем, смешанный с нетерпением, походил на чувства влюбленной девушки, которая надеется именно в этот священный и радостный день наконец-то поговорить с тем, кого выбрала.

На опушках рощ, на свежей зеленой траве, пробивающейся сквозь слежавшийся, влажный слой прошлогодних листьев, уже раскладывали костры, чтобы зажарить туши жертвенных свиней. В каждом доме на рассвете испекли особые круглые хлебцы, помеченные крестообразным знаком солнца, и теперь принесли их, чтобы освятить перед жертвенником. Бронзовые ворота в Сад Богини были открыты, и в них непрерывно вливалась пестрая толпа. Ликующе звенели длинные рога с головами вепрей.

Женщины несли цветы и корзинки с яйцами: одни, окрашенные в ровные мягкие цвета, туалы дарили друг другу; иные были пестро расписаны цветными узорами, и эти предназначались в дар Богине. Приношения складывались к камню-жертвеннику на поляне перед Домом Золотой Яблони. На ветвях яблони развевались цветные ленты, а у корней ее расписанные яйца лежали россыпью, как крупные цветные камни. Вокруг жертвенника были разложены цветы и венки из цветущих веток ракиты, стояли корзины с посевным зерном, и сама фрия Эрхина торжественно призвала на семена благословение Богини.

Двенадцать жриц, полукругом расположившись с двух сторон от нее, играли на арфах, а Эрхина пела, стоя над жертвенником, песнь, называемую Напутствие Богини:

Собирайтесь ко мне, вы, о дети Земли,

Все, кто тайны постиг и кто жаждет постичь;

Научу я тому, что неведомо вам,

Научу вас я песням во имя Луны.