Вокруг себя был никто - Яков Шехтер

Как только эмир заполучил Маршала и людей ордена Храма, он велел отрубить головы всем братьям. И когда рыцари, бывшие внутри цитадели, которые не были столь больны, услыхали, что Пьеру де Ороту и прочим отрубили головы, они заняли оборону в «Слоне». Но слишком поздно – мамлюки успели проникнуть в цитадель и разожгли перед башней огромный костер, дым от которого был виден даже в Яффе, и рыцари, чтоб не задохнуться были вынуждены открыть ворота и выйти наружу. Эмир поклялся не причинить им ни малейшего вреда, но, лишь оказались они вне «Слона», немедля приказал их повесить. И возможно, их участь была более счастливой, нежели спасшихся. Так был взят замок Ибетлин, в пятницу 18 мая названного года».

Я открыл глаза. В комнате стоял рассвет, серый, как уши слона. Дышалось тяжело, будто хозяин ушей поставил одну из ног прямо на мою грудь. Тишина притаилась за шторой, прилипчивая тишина.

«Все мое, – знает тишина, – и ты мой, дай только срок, дай срок, дай...»

Зеленые волны озноба катились из прихожей, накрывая меня с головой. Болезнь, нет, не болезнь, кто-то работает по полю, кто-то ищет меня, грубо щупает каналы, перебирая толстыми пальцами. Сейчас, сейчас, это называется поддавки, впустить, а потом вернуть обратно, но пинком, терпеть, еще терпеть, еще терпеть, еще терпеть! Уф-ф-ф!

Слон исчез, а вместе с ним и сон. Я рывком выскочил из постели и поспешил в душ. Прежде всего – смыть. Явь ли, сон ли, но сначала освободиться. Иной раз плохое пищеварение подбрасывает такие фантазии, хоть записывай и публикуй. Если слишком прислушиваться к себе, не отделяя вихри, образованные заботами, усталостью и раздражением от настоящей информации – легко сбиться с дороги.

– Действительность, на которую нужно реагировать серьезно, – учил меня Ведущий, – только та, что воспринимается с открытыми глазами. Все остальное может оказаться весьма занимательным, но строить день можно лишь через фильтр сознания.

– А как же ныряльщики? – возражал я, – ведь они-то спят?

– Они не спят, – возражал Ведущий. – У них все перевернуто, они спят, когда просыпаются. Кроме того, это совсем другая школа, боковая ветвь психометрии. Зачем нам углубляться в ненужные подробности, ныряльщиком ты все равно не станешь.

Дурные сны мне снятся часто. После душа от них остается легкий пар, который полностью исчезает с первыми глотками чая.

Восемь тринадцать. Сегодня я управился быстрее обычного, упражнения пошли легко, а массаж просто удался. Таня появится к девяти, значит можно спокойно полистать дневник.

Забавно, я ведь даже не заглядывал в позавчерашние записи, а количество исписанных страниц все растет. Возвращаться с таким грузом в Реховот негоже, да и в самолете читать не с руки. Надо выделить время и просмотреть все перед отъездом.

Я уселся в кресло и раскрыл дневник на первой странице.

«Жалеть о поездке я начал уже в зале регистрации. Под сверкающими рекламами „Эль-Аля“ смачно разносились русские матюги. Народ не стеснялся, как думал, так и говорил».

Н-да, сожаление оказалось преждевременным, поездка, похоже, складывается довольно удачно. Материала для размышления более чем достаточно, а это мой хлеб, моя любимая игра.

На свете существуют всевозможнейшие виды забав, от безобидного коллекционирования бесполезных предметов до опасных и преступных занятий. Мое главное развлечение – размышлять, отыскивать связи между словами, поступками и людьми, а из отысканных связей вязать виртуальное полотно – ткань реальности.

Затрещал телефон. Надо попросить М. Стороженко заменить аппарат – этот музейный экспонат слишком беспощадно трезвонит.

– Извините, – Таня явно волновалась, – доброе утро, не разбудила?

– Нет, нет, я давно на ногах.

– Я тоже. Даже не думала, что решение все рассказать окажется для меня таким значащим. Честно говоря, я почти не спала, соображала, с чего начать.

– Таня, а где вы сейчас находитесь?

– В холле гостиницы, но я поднимусь в девять, как договаривались.

– Нет, нет, поднимайтесь прямо сейчас. Я уже закончил все дела, можем начать немедленно.

– Спасибо, иду.

Она прошла, смущаясь и робея, к окну и уселась в кресло, где ровно сутки назад восседала Лора. Какой разительный контраст – Таня пристроилась на краешке, вытянулась в струнку и ждала, когда я заговорю.

– Хоть куртку снимите.

– Спасибо, – не вставая, стянула курточку и аккуратно уложила на спинку кресла.

– Начнем с чая?

– Начнем, – облегченно улыбнулась она.

Пока я заваривал чай, рассыпался неловкий, чуть бестолковый разговор: несколько фраз о погоде, о происхождении серебряного чайничка. Отхлебнув из чашки, Таня расслабилась, и, переместившись в глубину кресла, смотрела на меня уже нормальными глазами.

– Начнем?

– Да. Только вы не перебивайте, ладно, мне и так тяжело говорить, столько лет прошло с тех пор, а эта ниша все ноет. По весне, лишь начинает капать с крыш, накатывает снова и снова, белый шар над круглой нишей, я считаю, кто живет, а кого уже не стало, и возвращаюсь к тем дням, проклятым и счастливым.

– Хорошо, не буду перебивать.

– Спасибо. Начну с самого начала, то есть с конца моей учебы. Я закончила филологический в Тарту, тянула на диссертацию, но не прошла, вернее, меня не захотели, предпочли другую, наверное, более способную, но тогда мне казалось, что более покладистую. Как бы в качестве компенсации распределение мне устроили в одну из русских школ Вильнюса, в самом центре. Думали, я обрадуюсь, но мне хотелось домой, в Одессу, если не диссертация – то домой. Да деваться было некуда, я приехала в Вильнюс и начала обживать город.

Вильнюс мне понравился больше Тарту: он оказался по-домашнему теплым, с уютными улицами, зеленой горой Гедиминаса. Меня поселили в старом городе, на втором этаже старого-престарого дома, со скрипучими деревянными лестницами, печкой, и туалетом в коридоре. Душ в квартире отсутствовал, и мыться я ходила в баню, а, возвращаясь, садилась возле печки, пила чай с тминным печеньем и разглядывала прямо из своего окна пышные барочные вазы на колокольне костела.

Жизнь очень быстро вошла в колею, будущее начало представляться таким же серым и непритязательным, точно сегодняшний день. В молодости часто кажется, будто все уже навсегда устоялось и жизнь кончилась, но с годами начинаешь узнавать, насколько кратковременны в ней зыбкие периоды затишья.

Моя школа размещалась напротив действующей тюрьмы – знаменитого Лукишского централа: на уроке можно было наблюдать, как по громадной стене снуют записки между зарешеченными амбразурами. Месторасположение школы давало пищу для нескончаемых шуток и полуугроз, но, в общем, учительская жизнь оказалась довольно скучным и рутинным занятием.

Знакомых в Вильнюсе у меня не было, и все свободное время я бродила по городу; посещала музеи, заглядывала на разные выставки, слушала органные концерты в костелах. В субботу брала лыжи и отправлялась в лес: тогда я здорово ходила и запросто пробегала двадцать, двадцать пять километров в день. Вокруг Вильнюса очень красивые леса, мне нравилось забираться в чащу, сбивать снег с пенька, наливать из термоса горячий чай и слушать тишину.