Недостаточно хороша - Стелла Вайнштейн

– Маш, послушай…

– Да?

– Можно Женя останется у нас на ночь? Я постираю твою постель, ты не переживай.

– Что, уже?

Я видеть не могла, но нутром почуяла, как подруга люто краснеет.

– Живем только однажды, – шепотом прошептала она в трубку.

– Только не делай глупостей, – я всегда переживаю, когда мои близкие несутся головой в омут авантюры. Лучше переждать и все обдумать.

– Не бойся, Маш, я счастлива. Все, наконец, как надо. Будто мне вставили на место кусок сердца и теперь легче дышать, ты понимаешь, о чем я?

Я никогда так не чувствовала, но была искренне рада за подругу.

– Где Женя?

– На кухне, моет посуду.

Теперь молчала я, выражая всю глубину одобрения. В нашей мойке лежала посуда со времен юрского периода.

– Золотой парень, с первого взгляда видно. Он тебе рассказал, где пропадал?

– Ты не поверишь…

– А ты попробуй рассказать.

– Даже не знаю, с чего начать… Он невозможный человек, таких не бывает. Оказывается, он прожил все это время в Эфиопии, в монастыре.

– Что-что?

– В ордене монашек Матери Терезы. Они еще существуют, представляешь? Содержат приют для больных СПИДом детей, от которых отказались матери. Достают лекарства и наблюдающих врачей. Обучают, играют, заботятся. Зависят, естественно от пожертвований и добровольцев. Женя мне показал фотографии, я была в шоке. Настоящие монашки в черных рясах и белых головных уборах с добрыми морщинистыми лицами в круглых очках. А дети, если бы ты видела, какие! Кудрявые, с огромными черными глазами, пытливые и непоседливые.

– А что он там делал?

– Все. Убирал, менял постели, выносил горшки, ухаживал за больными, обучал основам счета. Обычно приезжают на пару месяцев, но Женя задержался. Я еще не знаю всех подробностей, потом расскажу.

– Даже не знаю, что сказать. Чувствую себя черствой эгоисткой, промотавшей жизнь.

– Не говори, я тоже. Хотя он рассказывает так, будто все было классным приключением, вроде затяжного отпуска. Ну все, Маш, мне пора заканчивать. Я тебя целую, солнце.

– Все, бери кровать и в будущем даже не спрашивай. Удачи, Ань!

Я отложила телефон в сторону и села, потрясенно разглядывая картину, висящую на стене напротив кровати, с пейзажем из скалистых гор с низвергающимся водопадом, которую мне когда-то подарила на день рождения Аня. Я подошла поближе рассмотреть название в углу картины, напечатанное белыми буквами.

Так и есть, Эфиопия. Интересно, Аня помнит о ней или это простое совпадение?

Когда принимаешь тяжелое решение поступить не как хочется, а как должно, то после выбора во рту появляется вкус полыни, а ноги словно кандалами притягивает к земле. Но спустя некоторое время путь по верной дорожке становится легче, и наступает миг, когда прошлые тяжести кажутся мелкими помехами.

За последнее время я совершила один за другим три поступка, которые выжали меня досуха. Потребовалось собрать в кулак всю силу воли, чтобы не сорваться и не дать самой себе поблажек.

Первым по списку шел отказ от Игоря. В первые дни без него меня словно рвало на части. Раньше меня держала надежда, что он одумается и вернется ко мне с обещанием вечной любви. А сейчас я сама сделала шаг назад и очень переживала, рыдала в жилетку подруге и старалась побороть в себе страх, что на всю жизнь останусь одна.

Мне было необходимо, как воздух, общество друзей и одногруппников, чтобы отвлечься от проблем и тоски, но я собрала вещи и уехала в Новороссийск. Где целыми днями сидела наедине с собственными мыслями в детской комнате. Отставила свой комфорт в сторону, чтобы быть рядом с сестрой в тяжелые для нее минуты.

Я мечтала о мужчине, который стал бы для меня надежной опорой, которому я смогла бы доверять и быть любимой. Но, отказавшись от собственных желаний, я оттолкнула Максима. Во время сессии он поначалу приезжал навестить меня и поучиться вместе, но со временем его приезды стали реже, а в глазах я прочитала боль и разочарование. Похоже, он тоже начал понимать тщетность своих надежд.

Я ломала себя, но не отступилась от своих убеждений. Так было нужно – убежать от Игоря, отпустить Максима, а сестре помочь. И не забыть о сессии в разгаре, ради которой я целый год не вставала из-за учебников.

К концу лета моя жизнь изменилась. Вопреки ожиданиям, в лучшую сторону.

Ника ходила по дому, волоча за собой шест с капельницей. Она всячески использовала свое положение, чтобы добиться максимального сочувствия. У нее ничего не получалось – папа посадил Нику под домашний арест, нанял армию частных преподавателей, с которыми она занималась с утра до вечера, несмотря ни на какие жалобы. Выходила на улицу Ника лишь в обществе родных, всегда под присмотром.

Взяв для подмоги Аню, Наташу и присоединившегося к нам Женю мы отправились искать Толика, наградившего триппером мою сестру. Каждый задействовал свои связи, и найти его оказалось – раз плюнуть.

Я пригрозила Толику криминальным иском, Женя надавил авторитетом, а Аня с Наташей фальшиво пожалели парня и посоветовали держать рот на замке, если не хочет неприятностей. О Нике мы советовали отзываться только хорошо или никак, а о факте их близости и вовсе забыть.

Толик, оказавшийся довольно смазливым, но рыхлым подростком, был очень впечатен и клятвенно пообещал исполнить все пункты точь-в-точь по уговору. Он даже рвался к Нике попросить прощения, но я сказала, что если хоть раз увижу его рядом с сестрой, то подам в суд. Толик сник и замолк.

Мама всю историю с Никой пережила очень тяжело – лежала на постели не вставая, отговаривалась сильной усталостью. Она осунулась и побледнела еще больше. Когда я заходила к ней в комнату – у меня замирало сердце. Поймала себя на том, что стараюсь как можно меньше навещать ее. Вокруг мамы облаком парило отчаяние. Болезнь Ники означала для нее конец света.

Она ласково гладила мою щеку ладонью, и с болью говорила, что нам всем будет лучше без нее. Я глотала комок в горле и потом долго отходила, глядя в экран компьютера и ничего не замечая перед собой.

Теперь, когда я была дома не наездами, а постоянно, то по душам поговорила с папой, предварительно посоветовавшись с Аней и Наташей.

– Пусть мама не больна, – сказала я ему. – Пусть ей нечего делать у психиатра. Но посмотри на нее, как ей плохо, как она страдает. Неужели ты отнимешь у нее лекарство, от которого ей станет легче? Что мы теряем, папа? Врач скажет, что я ничего не понимаю, и отпустит нас домой. Никто не узнает. Я сама назначу очередь, тебе ничего не нужно будет делать.

Когда я поставила вопрос ребром, папе ничего не осталось, как со вздохом облегчения согласиться.

Миловидная женщина-психиатр в строгом сером жакете с растрепанной седой прической произвела на папу хорошее впечатление. Он собственноручно усадил маму в широкое кожаное кресло, а сам устроился рядом со мной в приемном покое. Ждали мы около часа, быстро такие сеансы не проводят.