Принцесса викингов - Симона Вилар

– Нет. Я сделаю все, что в человеческих силах. Атли снова спас меня сегодня.

Бьерн отвел глаза, губы его тронула улыбка:

– Такая рана может оказаться смертельной. Но когда он в твоих руках, я спокоен.

Ее голос заглушили удары била. Потрепанные, осевшие едва не до бортов драккары, развернув драконьи морды на закат, продолжали путь.

Лишь к вечеру следующего дня «Змей» и «Морской Тур» подошли к песчаным отмелям в устье реки Дроммы на побережье близ Байе. Все это время им пришлось бороться с сильным встречным ветром, грозившим опрокинуть пострадавшие после битвы с данами суда.

Когда сквозь мрак и ненастье Эмма увидела на берегу силуэты людей с фонарями, спешивших к пристани от расположенного над откосом форта, она едва не заплакала от радости. Она была вконец измучена, озябла и устала. Мех ее плаща покрылся льдом – ветер нес струи снега с дождем. Непогода разбушевалась еще вчера, едва они успели залатать драккары и выйти в море. Быстро стемнело, и Бьерн не решился вернуться к берегу, опасаясь налететь в темноте на камни. Море бурлило, хлестал дождь, вода заливала драккар, и все, кто был свободен от вахты, в том числе и женщины, вынуждены были вычерпывать ее кожаными ведрами. И теперь Эмма, присев возле лежавшего в беспамятстве Атли, тихо молилась, не будучи в силах даже поднять руку – нестерпимо ныли мышцы от продолжавшейся более суток борьбы со стихией. Даже Виберга притихла, оставив свои нескончаемые причитания.

Вскоре их переправили на берег. Среди встречавших Эмма смутно различила Ботольфа, узнав его хриплый, похожий на кашель, смех. Он усадил ее на лошадь перед собой, кутая плащом.

– Атли!.. – забеспокоилась девушка, но ярл сказал, что раненые последуют за ними в специальных носилках.

Эмма проспала у него на руках всю дорогу. Сквозь дрему она слышала, как Ботольф что-то говорил едущему рядом Бьерну. Серебряный Плащ отвечал, – кажется, речь шла о Херлауге, но Эмме было не до того, лишь на миг она пришла в себя, когда показался высокий частокол на насыпи. Затем копыта коней застучали по бревенчатому мосту, перекинутому через глубокий пустой ров. Эмма невольно поразилась – тысячи и тысячи людей потребовались для таких грандиозных земляных работ. За частоколом сквозь ненастье проступили очертания строений, послышался лай собак. Но, как всегда, в конце долгого пути Эмма чувствовала себя столь опустошенной, что едва обратила внимание на бросившихся к ним слуг.

В помещении, куда ее внесли, было восхитительно тепло, пахло дымом, чесноком, чадом светильников. Ее уложили на постель, вокруг суетились какие-то женщины. С Эммы стянули оледеневшие сапоги и растерли ноги. Она не протестовала, даже когда ее раздели донага и заставили натянуть сухую полотняную рубаху. Сквозь слипающиеся веки она разглядела одну из женщин. Настоящая великанша – рослая, тучная, с могучей грудью. Лицо немолодое, полное, у губ – надменная складка. Голову женщины облегала коричневая шапочка, завязанная под подбородком. На груди лежали темные с проседью косы. Удерживающие ее передник пряжки были украшены крупными самоцветами, а у пояса на цепочке висели ключи – знак хозяйки дома. Вспомнив рассказы Бьерна, Эмма догадалась, что перед нею жена Ботольфа Бера.

– Здравствуй, Бера, – произнесла девушка, пытаясь улыбнуться.

На лице женщины отразилось удивление:

– Гляди-ка, она назвала меня по имени!

– Мне рассказывал о тебе Бьерн.

На лице женщины появилось подобие улыбки. Эмма заметила, что у нее над верхней губой темнеют усики.

– Что же тебе поведал обо мне этот негодный пьянчужка?

– Что тебя боится твой супруг.

Женщина расхохоталась и поднесла к ее губам чашу с теплым питьем. Эмма ощутила на губах вкус подогретого вина с травами.

– Спи, – велела хозяйка. – Прежде всего тебе надо как следует отдохнуть и согреться. А когда ты проснешься, мы приведем тебя в порядок.

Наверное, она и в самом деле выглядела безобразно, но сейчас это ее не занимало. Она хотела одного – уснуть.

Ее разбудили вопли петухов и легкое прикосновение к волосам.

Затем мелодичный голос совсем рядом произнес:

– Оставь ее, Рольв…

Эмма, окончательно просыпаясь, приподнялась, сбросив меха. Она находилась в обшитом деревом алькове, отделенном от основного помещения приподнятой занавесью. На двух цепях поодаль покачивался массивный светильник, и в его желтоватом ровном свете Эмма обнаружила рядом с собой малыша в опушенном мехом красном кафтанчике, глядевшего на нее круглыми настороженными глазами. У него были темные кудряшки и румяные, как яблоки, щеки. Эмма улыбнулась ему.

– Видишь, ты разбудил ее, – прозвучал все тот же голос.

Только теперь Эмма заметила сидевшую в изножии ее постели ослепительную красавицу. Ей еще никогда не доводилось видеть столь прекрасных женщин. Продолговатое, с тонкими чертами лицо, густо-синие глаза под сенью прямых, как стрелы, ресниц, темные, как соболиный мех, брови. Длинные каштановые волосы девушки были зачесаны назад и на затылке завязаны узлом, удерживающим их вместе. Такая прическа придавала ей особую величавость. Красавица выглядела северной богиней в своем голубом, расшитом серебром платье. Поверх него на ней был скандинавский передник, сколотый золочеными фибулами, отсутствие же обычных для скандинавских женщин ключей на поясе указывало, что красавица еще не замужем.

– Я Лив, дочь Ботольфа, сына Сигурда, сына Тургейра, – церемонно представилась она, – а это мой брат Рольв.

Эмма заметила, что девушка глядит на нее с лукавым любопытством.

– А ты, выходит, и есть та знаменитая Эмма, пленившая конунга Ролло и его брата Атли?

В ее словах звучала насмешка, и это не пришлось по вкусу Эмме. Но в тот же миг полог откинулся и показалась сама Бера.

– Ты проснулась? Это неплохо. Бани уже протоплены, и пока мылись мужчины, тебе дали поспать.

Еще в Руане Эмма пристрастилась к скандинавским баням, и теперь, когда она смыла с себя все следы путешествия и облачилась в сухое чистое платье с норвежским двойным передником, она чувствовала себя, словно заново родилась на свет. Виберга, прислуживавшая ей, принялась расчесывать ее волосы.

– Ишь, какие, – с невольным восхищением приговаривала она. – Птицы могут вить в них гнезда.

Вновь появилась Лив, принеся Эмме ее плащ – вычищенный и просушенный, и Эмма при дневном свете смогла лучше разглядеть дочь Ботто. В лице красавицы было что-то безвольное, а глаза, несмотря на их чудесный цвет, не отличались выразительностью и всегда были словно затуманены. Однако сложена она была действительно на диво. Высокая, как и мать, она была довольно полной, но с узкой талией, округлыми плечами и высокой пышной грудью. У Лив была смуглая кожа, над мягко очерченным розовым ртом темнел пушок. Когда они вышли во двор, один из викингов притянул Лив к себе и облапил, но та нисколько не обиделась, пояснив Эмме с загадочной полуулыбкой: