От татей к ворам. История организованной преступности в России - Александр Владимирович Воробьев

город и продавали товары с лотков, корзин, тележек и просто с рук. Бродяжный образ жизни сформировал своеобразные привычки, манеры и речевые особенности. Таких торговцев называли офенями (афенями), а используемый ими язык — феней. Происхождение офеней по настоящее время неясно. Их связывали с бежавшими в русские земли из захваченной турками Византии греческими переселенцами XV века, странствующими скоморохами, ремесленниками, купцами и паломниками. Бродячие торговцы всегда имели тесные контакты с уголовным миром. Преступники их грабили, лишали товаров и денег. Но не менее часто торговцы помогали преступникам, наводили их на прибыльные места. Воры и разбойники предсказуемо включили бродяжническую лексику в свою «блатную музыку».

Словарный запас уголовной фени пополнялся за счет заимствований из языков этнических и профессиональных групп. Наиболее активное смешение происходило в оживленных криминогенных городах и тесном тюремном сообществе, где собирались в «одном котле» представители различных групп. Крупные пласты слов влились в уголовный жаргон из еврейского («ксива, «мусор, «кипиш»), немецкого («шнифер», «фраер», «шухер»), тюркских («шалман», «бурма», «шмон»), украинского («хомка», «ховать»), английского («гирла», «мани»), польского («марвихер», «капать») языков. Часть лексики попала из профессиональных арго: например, фраза «толкать порожняк» пришла из речи шахтеров, а слово «волына» — из казачьего диалекта. Так преступный жаргон вбирал в себя слова и выражения, присущие различным культурам и языкам, перерабатывал их, наделял своим смыслом и преподносил как самостоятельную ценность.

В литературе высказывались различные точки зрения на причины появления «блатной музыки». Называлась необходимость использования тайного языка, известного только в преступной среде. На нем было безопасно распространять сведения и планировать преступные операции. Также указывалось, что замысловатая лексика позволяла быстро вычислять агентов, внедренных властями в криминальное сообщество. Они просто не проходили проверку на знание уголовного языка. Наиболее же правдоподобной причиной называлось стремление преступников обособить свой мир и поставить его в противовес обычной жизни. В частности, этот взгляд поддерживал исследователь русской культуры Д. С. Лихачев: «Воровская речь должна изобличать в воре “своего”, доказывать его полную принадлежность воровскому миру наряду с другими признаками, которыми вор всячески старается выделиться в окружающей его среде <…>».

Жесты, перестук, тюремная почта

Речевой коммуникации призваны помочь особые жесты, мимика и телодвижения. Жесты позволяли выразить слова, которые по какой-либо причине было невозможно произнести вслух, например, во время очных ставок или тюремных проверок. Изображение раскрытыми ладонями буквы «Т» означало оповещение о серьезности выдвинутых обвинений («крышка»). Сжатая рука с оттопыренными указательным пальцем и мизинцем, резко поднесенная к горлу, говорила о приближающейся опасности. Движение двумя пальцами по воротнику — верный знак того, что приближается работник правоохранительных органов. Часть жестов применялась вместо табуированных слов: наган, бандитизм, стрельба, грабеж и подобные запрещенные слова заменялись условленными жестами.

Самым известным криминальным жестом считается коза, или распальцовка — сжатый кулак с оттопыренными указательным пальцем и мизинцем. В уголовной среде он обозначал намерение нанести вред, сопровождался угрозой выколоть глаза и носил оскорбительный характер. При этом пальцы уголовной козы направлялись на соперника, как будто бы пытаясь реализовать угрозу. С начала 1990-х гг. этот жест переняли бандиты и рэкетиры новой волны, которые стремились подражать старым преступным порядкам. Наряду с этим он стал широко использоваться в молодежной рок-культуре как подражание западным веяниям.

Использование речи и жестов существенно ограничивалось в тюрьмах и колониях, где преступный контингент разделялся на группы, камеры, отряды. Поэтому в тюремных условиях появились специальные способы передачи информации. Одним из них стало перестукивание, когда обитатели соседних камер с помощью ударов по стенам, трубам центрального отопления или канализации передавали друг другу зашифрованные сообщения. Для шифровки использовались известные системы кодирования (азбука Морзе) или свои условленные обозначения. На практике широко применялись таблицы, в которых русский алфавит записывался в несколько пронумерованных строк. При этом каждая буква слова передавалась выстукиванием номера строки и номера места в строке, которое эта буква занимала в таблице. Такой способ переговоров применялся еще декабристами, заключенными в Петропавловскую крепость за участие в вооруженном восстании.

Еще одним хитроумным средством передачи сообщений являлась так называемая тюремная почта. Она представляла собой систему веревок, связывавших несколько камер в единую транспортную сеть. Веревки проходили через окна, отверстия в стенах и даже сквозь канализационные трубы. Система позволяла закрепить груз в одной камере и перетащить его нужному адресату. Таким образом заключенные обменивались сигаретами, чаем и другими необходимыми товарами. С помощью веревок могли перетаскивать тюремные послания — малявы, ксивы или воровские прогоны. Последние являются наиболее важными сообщениями в воровской среде. В прогонах воры озвучивали всем арестантам правила поведения, свое решение или точку зрения на отдельные вопросы преступной жизни. Тюремная почта превращала место заключения в единое информационное пространство.

Криминальные песни

Уголовная песенная культура, будучи частью фольклорной традиции, имеет давнюю историю. Она сформировалась в недрах преступных групп по канонам народной песенной культуры. Как и народная музыка, разбойные песни — продукт коллективного творчества множества людей. Песни передавались из поколения в поколение путем устного воспроизведения, непрерывно обрастая новыми деталями и сюжетами. В них широко представлены мотивы воровского товарищества, несправедливого наказания, рассуждений о смысле жизни, несчастливой любви, тяжести бунтарской доли. Нередко уголовная лирика романтизировала главного героя — разбойника, бунтаря — и вместе с ним идеализировался преступный образ жизни. Сквозь века криминальная культура сохранила основные мотивы и направленность песенного творчества.

Одной из первых записей уголовного фольклора является песенный цикл о Степане Разине. Песни повторяют народные представления о главе казачьего восстания как удалом воине, защитнике обездоленных и борце с обидчиками простого люда. Разбойные походы Разина преподносятся в виде его достижений: «Судари мои, братцы, голь кабацкая! Поедем мы, братцы, на сине море гулять, разобьемте, братцы, басурмански корабли, возьмем мы, братцы, казны сколько надобно». Убийство астраханского воеводы расценивается как справедливое возмездие: «Буйну голову срубили с губернатора, они бросили головку в Волгу-матушку; сами молодцы ему тут насмехалися: “Ты добре, ведь, губернатор, к нам. Строгонек был, ты, ведь, бил нас, ты губил нас, в ссылку ссылывал, на воротах жен, детей наших расстреливал!”» Песни воспевают преступную удаль разинцев, но открещиваются от разбойничьего именования: «Мы не воры, не разбойнички, Стеньки Разина мы работнички, есауловы все помощнички. Мы веслом махнем — корабль возьмем, кистенем махнем — караван собьем, мы рукой махнем — девицу возьмем».

«Разинский» репертуар был положен в основу песенного цикла о другом одиозном казачьем бунтаре — Емельяне Пугачеве. Например, повторялся разинский мотив спора с астраханским губернатором, хотя и не завершившегося кровавым исходом. Как и в песенном цикле о Разине, народ воспевал разгул казачьей вольности против помещиков и царских властей. В одной из песен на вопрос графа Панина,