Проект «Феникс» - Франк Тилье

— Вы правы. Я развелась с ним не из-за конторы и не из-за клиентуры. Я развелась из-за того… из-за того, что Стефан от меня скрывал.

Гаэль замолчала. Люси попыталась связать услышанное с тем, что уже знала:

— Это имело какое-то отношение к его увлечению евгеникой?

— Нет-нет, ни малейшего! О евгенике я знала еще до того, как мы поженились. Впрочем, в те времена я даже разделяла кое-какие его идеи. — Гаэль поймала удивленный взгляд гостьи и сочла нужным пояснить: — Не стоит думать, что все, кто пропагандировал евгенику, были сплошь чудовищами или нацистами. В том, чтобы говорить о социальной защите, об алкоголизме и наркомании, о старении человеческой популяции как о чем-то, противоречащем природе, как о чем-то, мешающем обществу свободно развиваться, нет ничего ужасного. Это просто один из способов напомнить нам о нашей ответственности и об экологическом холокосте, который мы устраиваем.

Она замолчала, бросила нежный взгляд на кошек — некоторые из них, явно подобранные на улице, выглядели не слишком презентабельно — и только потом продолжила:

— Примерно года за два до развода я поняла, что Стефан ходит на тайные свидания. Он говорил, что идет в бридж-клуб, и сначала я верила, но однажды случайно обнаружила, что он врет. Подумала, что завел любовницу, стала за ним следить, и вскоре выяснилось, что он встречается не с женщиной, а с двумя мужчинами. Встречается несколько раз в месяц, я бы даже сказала — часто, на трибунах Венсенского ипподрома: тогда мы жили в Венсене. Я знала, что муж никогда не интересовался скачками, и никак не могла понять, что ему там делать и почему надо встречаться с этими мужчинами именно там.

— А вы были с этими мужчины знакомы?

— Нет. Ни имен их не знала, ни фамилий. Стефан нигде ни слова о них не написал. Думаю, они были, как и сам Тернэ, учеными. Может быть, антропологами.

— Специалистами по цивилизациям? Но почему вы так решили?

— Когда посмотрите кассету, поймете.

— Вы можете описать, как они выглядели, эти мужчины?

Гаэль покачала головой:

— Нет, слишком давно это было, всё — как в тумане. И потом, я же следила за Стефаном издалека, мне было не так уж хорошо их видно. Если в самых общих чертах, то могу сказать, что один был вроде бы шатеном среднего роста, совершенно обычным на вид человеком, похоже, ровесником моего мужа или почти ровесником, а второй… Нет, второго не помню. Кажется, блондин, но может быть, и нет. Что еще? Понимаете, люди за двадцать пять лет сильно меняются, а память сдает. А вот о Стефане я хочу кое-что сказать. С ипподрома — или, как говорил, из бридж-клуба, он возвращался изменившимся и с каждым днем становился загадочнее. Например, он стал запираться в кабинете.

— А вы никогда не спрашивали мужа об этих встречах, о том, почему он стал так себя вести?

— Нет. Мне хотелось понять, во что это все выльется. Встречи на ипподроме продолжались около года, и Стефан за это время превратился постепенно в настоящего параноика: в конце концов он запретил кому бы то ни было входить в его кабинет даже тогда, когда сам был там. А выходя, хотя бы и на минуту, запирал дверь кабинета на ключ. Где он прячет ключи, я не знала, он скрывал это очень тщательно. Тернэ вообще ни в чем никогда не полагался на случай. — Зрачки рассказчицы расширились, взгляд затуманился, двери в прошлое должны были вот-вот распахнуться. — Только ведь, когда очень сильно хочешь что-то скрыть, оно непременно выходит наружу. Вот и я сообразила, что раз так, значит, Стефан прячет у себя в кабинете нечто важное, имеющее для него особое значение. И мне стало интересно, что же это такое. Ну и как-то, когда муж уехал на целый день, вызвала слесаря, чтобы туда войти. Открыть дверь кабинета оказалось нетрудно, но в глубине комнаты я обнаружила большой металлический шкаф, который Стефан купил, очевидно, несколькими месяцами раньше.

— Думаете, ваш муж купил этот сейф, когда стал встречаться с теми двумя? — перебила собеседницу Люси.

— Думаю, да, примерно в это время. Мне захотелось во что бы то ни стало узнать, что там, в этом сейфе, и я попросила слесаря открыть так, чтобы было незаметно, хотя бы один из десяти ящиков. Однако замки оказались ужасно сложными, и этот болван, который изображал из себя специалиста, ящик просто взломал, и все полетело к чертям. То есть ящик-то был открыт, но Стефан по возвращении неминуемо понял бы, что я его обыскивала. Но ничего было не поделать, и чувствовала я себя очень скверно. — Гаэль грустно посмотрела в сторону видеоплеера. — А в ящике я нашла видеокассету. Одну из тех, которые ему наверняка передавали на ипподроме те люди.

— Одну из тех? Вы думаете, таких кассет было много?

— Да, уверена, совершенно уверена, но, к несчастью, не смогла в этом убедиться. А уверена потому, что кассета, которую вы видите, не из сейфа: я тогда быстренько сделала копию найденной у Стефана и, пока он не вернулся, хорошенько ее припрятала. А на оригинале была наклейка с надписью «Феникс № 1», что и доказывает существование других кассет. Зачем иначе нумеровать?

Феникс! Люси почудилось, будто она попала в водоворот. Ей сразу же вспомнилась картина с птицей в огне, висевшая в библиотеке Тернэ слева от изображения плаценты. Феникс! Она понимала, что напала на след чего-то крайне важного и совершенно неожиданного, но суть этого важного и неожиданного от нее ускользала.

Низкий голос Гаэль прервал ее размышления:

— Теперь, если вы не против, посмотрим фильм. Только предупреждаю: это зрелище не для брезгливых или робких.

— Я из полиции, так что ни о брезгливости, ни о робости речи быть не может.

Хозяйка виллы включила видеоплеер.

Сначала перед зрительницами была только чернота. Затем внизу появились цифры: «9/6/1966» — и экран заполнили все оттенки серого цвета. Листья, деревья. Буйство джунглей на черно-белой пленке. Фильм, скорее всего, снимался любительской камерой, но изображение было четким. Вокруг оператора — ничего, кроме пальм, папоротников, лиан, под ногами у него поскрипывала трава.

Вот перед ним открылась брешь в зарослях, и вдали стали видны хижины. Свет казался тусклым: то ли съемка проходила вечером, то ли на рассвете. А может быть, джунгли такие густые, что не пропускают солнечных лучей?

Камера опускается и начинает приближаться к черной влажной земле — к квадрату со стороной метров в пятьдесят, который тщетно стараются поглотить джунгли. Слышатся шаги, шелест листьев. Теперь объектив смотрит прямо на кострище. Из пепла выглядывают обугленные косточки, место, где прежде горел костер, обложено по кругу камнями и черепами животных.

Люси, не сводя глаз с экрана, быстро почесала подбородок.

— Похоже на брошенную туземную деревню, да?

— Это действительно туземная деревня, только совсем не брошенная. Сейчас сами поймете.

Что она имела в виду? Люси смотрела и чувствовала, что ладони ее становятся влажными, по лбу стекают капли холодного пота. Тишину на экране прерывают резкие неприятные звуки. Объектив камеры останавливается на сплетении ветвей над головой, на этот раз — ни просвета, ни кусочка неба, только листья, листья, листья. А на высоте трех или четырех метров — обезьянки, которые с визгом рассыпаются по ветвям, скрываясь и возникая снова. Пронзительные крики не умолкают. Одна из обезьянок, черная со светлой, может быть белой, головой, плюет в объектив и пропадает, быстро взобравшись вверх по лиане.