Хороший мальчик. Строптивая девочка - Алиса Евстигнеева

— Прекрасно, но к нынешней ситуации это какое отношение имеет?

— Все эти годы, вы и наши действия опережали наше сознание, или, если хочешь, наши чувства. Мы сначала делали, а уже потом разбирались с тем, что получилось. В итоге это вылилось… в мою измену.

Здесь я болезненно дёргаюсь, и отец не может не заметить этого.

— Стас! — повышает он голос. — Да, я облажался. Да, чёрт возьми, я вас всех подвёл. Но поверь, я уже десять раз за это поплатился, и сильнее чем я сам себя, меня уже не в состоянии никто наказать. Почему так получилось? Не знаю. Просто было хреново, нереально хреново. Мы с мамой отдалились на километровую дистанцию, при этом, делая вид, что всё у нас хорошо. Просыпались каждый день вместе, улыбались и тонули… тонули под грузом одиночества, сомнений, недоверия. А ведь ещё были вы, и на это тоже нужны были силы. Но ваше адекватное воспитание — это полностью заслуга вашей матери. Хотя с кое-чем я бы поспорил.

— Тогда что изменилось?

— Всё. Пришлось, правда, для этого душу друг другу вывернуть и практически всё потерять. Но впервые в жизни мы услышали, и, наверное, поняли. Это не означает, что до этого наша любовь была неправильной или слабой. Но как оказалось, мы были не готовы к этому. Пришлось меняться, пришлось учиться, каждому из нас. Поверь, мама тоже многое тогда переосмыслила. Не знаю, как это назвать… Считай, что мозги включили. И теперь не мы шли на поводу у наших чувств, а… жили в гармонии с ними. Не подумай, что это всё розовые облака и какающие радугой пони. Это тоже не всегда легко, но, по крайней мере, мы теперь знаем, что со всем этим делать. И никому мы ничего не доказывали. Если бы я хотел… что-то доказать, то мы бы родили ещё одного ребёнка в тот же год. Но ведь прошло пять. Вы выросли, мы с мамой тоже. Стали другими, и теперь сами определяем свои желания, а не они нас.

— И вы всё-таки решили…

— Решили попробовать хоть раз в жизни сделать это осознанно. Не рожать ребёнка, а потом пытаться приноровиться к происходящему. А родить, потому что… потому что можем, потому что готовы… потому что хотим. Считай, что мы созрели. И наша любовь тоже созрела для этого.

С недоверием посмотрел на него, а папа запустил руку в свои и без того растрёпанные волосы, ероша их ещё сильнее. Такой детский жест при всей его солидности. Видели бы клиенты его сейчас.

Мне нужно время, чтобы понять и принять это. Наверное, папа видит мои терзания, по-своему интерпретируя их.

— Стас, но как бы оно не было. Независимо от того, кто из вас и как появился на этот свет, или же кому и сколько лет, пусть это будет всего лишь несколько часов или же двадцать два года. Вы наши дети. Каждый. Абсолютно, со всеми вашими радостями и проблемами, достоинствами или же жутким характером… — делает паузу, а потом добавляет, с намёком поглядывая на меня. — И я сейчас совсем не про Рому.

Я, конечно, усмехаюсь, потому что знаю, что он это специально говорит, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. Вот только мне не смешно, от слова совсем. Скорее уж плакать хочется, но я упорно проталкиваю ком в горле внутрь себя, не давая чему-то пронзительному и до ужаса трепетному выйти наружу, нам сейчас ведь не до моих эмоций.

Но папа на удивление точно всё понимает, и, кладя свою ладонь мне на затылок, нагибает мою голову к своему плечу и неожиданно прижимается подбородком к моей макушке. Так вот мы и сидим…

Спустя какое-то время нас позвали наверх в отделение неонатологии. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как последние слова были сказаны нами, но мне почти удалось задремать, впадая в вымученное оцепенение.

По лестнице шли напряжённые и молчаливые, хотя новости вроде бы и хорошие, с ребёнком всё в порядке и с ним можно увидеться. Моё сознание пока упорно отказывалось применять к нему такое знакомое «брат». Вот Кир мне брат, Рома — брат, Дам… А здесь. Я ведь и имени его знаю, а спросить боюсь. Речь отца вроде бы примирила меня с реальностью, но ведь от этого она не стала проще.

В отделении недоношенных мне стало жутко. Несмотря на множество звуков — шума приборов, писка новорождённых, негромкого голоса взрослых, — здесь было тихо. Пока переодевались в новые халаты, бахилы и нелепые шапочки на голову, было ещё ничего, но стоило зайти в помещение со всеми этими кроватками и огромными стеклянными кувезами, меня дрожь взяла. На детей старался не смотреть, я вообще глаз от пола отрывать не хотел, шёл вслед за отцовской спиной и молился каким-то Богам неизвестно о чём. Медсестра о чём-то негромко повествовала отцу, рассказывая про работу внутренних органов, систем, про газы крови и прочие анализы. Кажется, всё было в норме.

Последнее время мама часто шутила, что скоро рожать, даже в мой приезд она дала себе шуточный срок в две недели, хотя, безусловно, оставалось больше. Я тоже шутил, что давно пора. Вот и дошутились.

Отец неожиданно остановился, из-за чего я, поглощённый своими мыслями, чуть не врезался ему в спину, успев вовремя затормозить. Мы стояли перед высокой конструкцией, больше похожей на тележку из супермаркета, чем на детскую кроватку. Из-за отцовской спины было плохо видно, но я неосознанно вытянул шею вперёд. Там лежал ребёнок, вернее я пока что видел лишь свёрток, закутанный в тугой кокон. Медсестра что-то продолжала говорить папе, а я всё сильнее напрягал шею, одновременно боясь и горячо желая узреть содержимое белой пелёнки.

Когда женщина закончила свой рассказ, она с лёгкостью подхватила обитателя кроватки и переложила его на руки папе. Я затаил дыхание, опасаясь того, что что-то может пойти не так. Вдруг он развалится? Кто знает этих младенцев? Постепенно страх во мне стал вытесняться жгучим любопытством. Отец словно весь сжался, принимая на себя новый груз ответственности, а мне до ужаса захотелось увидеть его лицо, но я стоял за ним, дожидаясь своего часа.

— Привет, парень, — с хрипотцой в голосе проговорил родитель. И я понял, что он очень взволнован.

Отчего-то показалось, что я здесь лишний, стало как-то резко грустно и одиноко, и я подумал, что, наверное, зря я сюда приехал, даже полшага назад бессознательно сделал, видимо, не желая вмешиваться в чужие отношения. Но папа, почувствовав движения за спиной, обернулся на меня и, переведя взгляд от своего новорождённого сына, заглянул мне в лицо.

Я засмущался. Внутри всё обожгло чувством детского стыда за свои собственные мысли, такие нелепые и такие наивные. Ещё подумалось смешное, а вдруг папа догадается.

Новоявленный отец ободряюще улыбнулся мне, подобно маме одним взглядом обещая, что всё будет хорошо. Ох, не зря они столько лет прожили вместе.

— Знакомься, — кивнул он мне, и я опустил свои глаза ниже.

Ребёнок не спал, но лежал на удивление смирно и неподвижно. Хотя память упорно подсовывала мне образ вечно ёрзающих близняшек. Правда, в моей памяти они были значительно больше и старше. Маленький, красный, сморщенный. Тёмный серьёзный взгляд, будто что-то понимающий, слегка приоткрытый рот. И губы, такие маленькие… поразившие меня больше всего.