Дела и ужасы Жени Осинкиной - Мариэтта Чудакова

Баба Шура повествовала ровным голосом, без тени осуждения.

— Вот… Сеня мне как-то портрет один показывал… Говорил — прабабка его. Ну писаная красавица! Из простых, видно, была, но больно уж хороша. В белом платье, как невеста! Давно видела, а так перед глазами и стоит. Я потом Грушу спрашивала: а портрет-то где? Да, говорит, на чердаке где-то лежит, сама не долезу, а молодым все некогда… Ну ладно, пошлая.

Баба Шура с трудом поднялась со ступеней крыльца и двинулась к калитке.

…Неясности, которые клубились в хорошо организованном Кутиковом мозгу с того дня, когда в доме Мячика обсуждалось все сразу, начинали понемногу оседать, располагаться в каком-то порядке — хотя он ничего пока еще не знал ни о работе Вани Бессонова над старыми письмами, ни о находке в камере хранения Курского вокзала в Москве.

Недалек уже был тот день, когда всем оглухинцам, и не только им, станет ясно, что портрет лежал на чердаке вместе с письмами Николая Чехова. И в свое время был оставлен художником — возможно, на время, да болезнь и скорая смерть помешали забрать. А возможно, и был им подарен — той, которая послужила художнику натурой. И эта неизвестная в белом скорее всего приходится прапрабабкой погибшей Анжелике.

Артем Сретенский сидел за своим письменным столом. При уютном свете настольной лампы под круглым стеклянным зеленым абажуром, напоминавшим половинку арбуза, только без белых полосок (отцовская лампа довоенной выделки переехала с ним из Москвы), он переваривал полученную за день информацию.

На вкус Артема, новой информации было даже слишком много.

Появившийся около полудня в его квартире Том Мэрфи изложил ее так четко и ясно, будто закончил юридический с красным дипломом. Чтобы не пострадала связность этого рассказа, Артем даже отключал на целый час телефон.

Главное — невиновность Олега, для его адвоката очевидная, получила доказательства. Они уже должны были иметь силу и для тех, кому захотелось бы — по разным мотивам — продолжать считать его виновным. Все становилось на твердую почву.

Возникли два свидетеля алиби Олега. Правда, один — несовершеннолетний. И он, конечно, вправе отказаться давать показания — по совету, скажем, родителей. Но Артем предпочитал надеяться на лучшее.

Важнейшее значение имел оригинал записки Олега — и то, что он остался в куртке Олега, а вовсе не был передан им Анжелике. Помимо этого, новонайденный вещдок уличал и следователей, и экспертов в недобросовестности. Сретенский видел их провалы и раньше, только не мог понять происхождения странной записки, оказавшейся у следователей: ведь и его подзащитный не мог ничего объяснить и вызвал издевательские реплики обвинителя.

Та записка оказалась невольной копией. Все встало на свои места. Важнейший вещдок Артем тут же убрал в сейф.

Слушая Тома, он все больше понимал: хотя искать настоящих убийц — не его дело, но — придется.

Артем еще не знал про вылет группы следователей из Новосибирска. Леша и Саня давно уже двигались от Омска на восток и держать все в голове не могли. Они знали, что военком связался с Сибирским округом, знали, что сибирский прокурор со своей группой не только прилетел в Омск, но уже провел важнейшие действия и даже начал задержания в отделениях милиции. Они обменялись на эту тему короткими репликами с Часовым и теперь были уверены, что Харона все-таки схватят.

Но телефона Артема Сретенского они, в отличие от Жени, не знали и военкому его, соответственно, дать не могли. А Женя про сибирского прокурора узнала в подробностях, когда рассталась с Томом и из Омска давно уже выехала.

Любопытно, что хотя Артем Сретенский не знал этих деталей операции, мысли его о деле Олега Сумарокова легли именно в сторону прокурора Сибирского округа и его сотрудников. И он думал, что надо бы с ними связаться.

Дело в том, что среди следователей тамошней прокуратуры были двое учившихся по книжкам отца Артема и помнивших его. Кое-что уже было, что он мог им предъявить — для возбуждения нового уголовного дела. Фотография убитой Анжелики, оказавшаяся у московской девчонки… Очень важное обстоятельство. Одно пока неясно — как его понимать и куда пристегнуть.

Во всяком случае, оно наводило Артема на смутную мысль, что убийство — не спонтанное, а заказное и что нити от него ведут в Москву. А тут обстоятельный Том перешел к рассказу о Хароне. И главное — сообщение Часового, что появился Харон в их славном поселке в конце марта и сам похвастал однажды, что убил девушку — в сибирских краях, но от этих мест далеко. Да, все это очень и очень по делу. Вот только где теперь его взять, этого Харона?

Том заканчивал рассказ, и Артем включил телефон. И только Том сказал: «Ну вот, кажется, и все», — так сразу же, как часто бывает в старых романах и иногда — в жизни, зазвонил телефон. И на том конце провода обозначился новосибирский следователь — «следак», как любил он себя называть сам. Как раз один из тех двух, которых только что вспоминал Артем.

И сообщил, что он — в Омске, только что прилетел, ищет очень серьезного преступника и знает (откуда бы?), что этот человек, а точнее отморозок, имеет отношение к сравнительно недавнему, сляпанному кое-как в курганском суде делу, в котором Сретенский выступал защитником. Просит номер его мобильника, дает свой и хочет быть с Артемом на экстренной связи. Они прибыли с окружным прокурором, целой группой. Им способствует омский военком. От его порога, собственно, и сбежал сегодня этот самый опасный преступник по кличке Харон — правда, еще прежде, чем военком его вообще увидел.

— В общем, тут в вашем городе детектив завязался — Маринина позавидует вместе с Устиновой. Видимо, всю ночь работать будем. Тут тебе и трупы, и наркотики, и чуть ли не рабовладельчество.

Следователь продиктовал номер своего мобильного, и Артем сказал:

— Здесь у меня молодой человек, — Артем подмигнул Тому, — москвич, который при задержании присутствовал. Причем он бандита видел, а тот его — нет. Может вам полезным оказаться.

Следователь задал какие-то проверочные вопросы, на которые Артем ответил положительно, удивленно отреагировал на имя-фамилию «молодого человека», но быстро переварил объяснения, которые дал ему Сретенский.

И действительно — не в сталинской же России происходят описываемые нами события, а совсем в другой. Вот в те далекие времена такое иностранное имя обычно вело к малоприятным последствиям для его носителя, друзей носителя, а также и для случайных знакомых. По пятнадцать лет сталинских лагерей запросто получили бы все скопом. А то и пулю в затылок.