Буря Жнеца. Том 2 - Стивен Эриксон

– Паутина, которую ты плетешь, – сказал Странник, – слишком тонка, слишком слаба. Ты растягиваешь ее сверх предела, и она порвется, Пернатая ведьма.

– Я знаю, как использовать твою силу, – ответила она. – Знаю лучше тебя. Ведь мы, смертные, понимаем некоторые вещи лучше, чем ты и тебе подобные.

– Например? – спросил удивленный Странник.

– Например, то, что поклонение – это оружие.

От этих сухих слов бог похолодел.

Ах, бедный Удинаас.

– Теперь ступай, – велела она. – Ты знаешь, что нужно делать.

Знает? Да… знаю. Подтолкнуть. Это я умею лучше всего.

Жезл ударил сбоку по голове Танала Йатванара, в глазах вспыхнули звездочки, он пошатнулся, опустился на колено; потекла кровь. Над ним Карос Инвиктад произнес небрежно:

– Советую вам в следующий раз, как захочется рассказать о моих занятиях агентам канцлера, передумайте. Потому что в следующий раз, Танал, я велю вас убить. Самым неприятным образом.

Танал смотрел, как длинные капли крови капают на пыльный пол. В виске бился пульс, а пальцами он нащупал, что лоскут содранной кожи свисает почти до щеки. В глазу с той стороны то и дело появлялась муть – в такт биению пульса. Он чувствовал себя раскрытым, уязвимым. Словно ребенок среди бесчувственных взрослых.

– Куратор, – произнес он дрожащим голосом, – я никому ничего не говорил.

– Солгите еще раз, и милости не ждите. Солгите еще раз – и вдохните поглубже – это будет ваш последний вдох.

Танал облизнул губы. Что делать?

– Простите, куратор. Это не повторится. Я клянусь.

– Убирайтесь и пришлите слугу – убрать бедлам, который вы тут устроили.

Мутило, горло сжималось от подступающей тошноты, но Танал Йатванар спешил прочь, согнувшись чуть не пополам.

Я же ничего не сделал. Ничем не заслужил такого. Паранойя Инвиктада ввергла его в пучину безумия. Хотя его сила и растет. Представить только, угрожать смертью канцлеру, прямо в кабинете Трибана Гнола! Разумеется, это всего лишь то, как представляет произошедшее куратор. Но Танал заметил блеск в глазах Инвиктада – итог славного визита в Вечный Дом.

Все зашло слишком далеко. Все.

Голова кружилась, и Танал отправился искать лекаря. Сегодня еще так много предстоит сделать. Предстоят аресты, и пусть череп раскроен, однако точное расписание Кароса Инвиктада требуется соблюдать. День будет славным. Для Патриотистов. Для великой летерийской империи.

Это позволит снизить напряжение, облегчить непомерное бремя народа – и не только здесь, в Летерасе, но и по всей империи. Слишком много удручающих слухов, о битвах и поражениях. Ропот по поводу нехватки твердой монеты, странное исчезновение чернорабочих, байки о благополучных прежде семьях, впавших в долги. Шепоток об огромных финансовых домах, качающихся, точно деревья с гнилыми корнями. Нужны героические победы, и сегодня ожидается одна. Карос Инвиктад нашел величайшего предателя, и он, Танал Йатванар, произведет арест. И эта подробность станет известна. Мое имя – главное во всех сегодняшних событиях. Об этом я позабочусь.

Не только Карос Инвиктад умеет пожинать славу.

Древние города хранят много тайн. Обычный житель рождается, живет и умирает в слепом неведении. Странник знал свое презрение к человечеству – за суетность смертного существования, которое ведет к ослеплению, полному невежеству и ложной вере. Он слишком часто видел сознательное упрощение, к которому люди прибегали, покинув детство (и чудо его бесконечных возможностей), словно жить значило пожертвовать и свободными мечтаниями, и бесстрашием, необходимым для их осуществления. Словно добровольное самоограничение, призванное оправдать поражения, это достоинство – вдобавок к ханжескому самодовольству и высокомерному самобичеванию.

Ах, да на себя посмотри, на то, что собираешься сделать. Древние тайны города заключены в предметах обихода, их обычно ожидает безжалостный конец. Но разве он не бог? Разве это не его владение? Если все сущее не открыто для употребления – и даже злоупотребления, – тогда для чего оно?

Он шагал сквозь призрачные стены, через затопленные уровни, отмечая спрятанные, тайные узоры, структуры, порядок вещей, имеющих значение, хотя это понимание предназначено не для него, не для его ума, а для кого-то чужого, затерянного в мертвых веках далекого прошлого.

Однако нет конца проявлениям, из которых очень немногие привлекают внимание смертных, среди которых он теперь шагал – шагал невидимым, незаметным, не больше, чем холодок по шее, – и Странник шел дальше, отмечая подробности, привлекшие внимание.

Отыскав нужное место, он остановился. Перед ним возвышались стены поместья. Того самого, что принадлежало покойному Геруну Эберикту. Имение стояло заброшенным, право собственности увязло в юридических разбирательствах, конца которым не видно. Казалось, что Герун Эберикт забрал все богатство с собой – это безмерно забавляло Странника.

Фундамент громадного дома пересекал незаметные линии, оставшиеся от гораздо более древних строений, когда-то защищенных с трех сторон открытой водой: двумя прорытыми каналами и потоком из глубоких артезианских колодцев, берущих холодную черную воду под громадной полкой извести, лежащей под толстым слоем ила, песчаными линзами и пластами глины. Эти каналы имели громадное значение – как и то, что с четвертой стороны под улицей, появившейся семь тысяч лет назад, проходил тоннель со стенами из обожженной глины. По этому тоннелю текла вода из глубин реки, не смешиваясь с водой от других источников. Так что со всех четырех сторон – чистая живая кровь Старшего бога, которому поклонялись в храме, стоявшем когда-то на этом самом месте.

Эберикту следовало бы помнить об этой детали, в которой любой нанятый провидец смог бы прочитать возможную кончину Геруна в голых руках гиганта-полукровки. И вовсе не случайность, что носители тартенальской крови так привязаны к Маэлю, даже сейчас – некая тень инстинкта от первого союза, заключенного на воде, между имассами и тартеналами – или тоблакаями, если называть их настоящим именем. Еще до Великой Высадки, когда последние гиганты, решившие хранить чистоту крови, пришли на этот и другие берега, где первые основатели становились порочными, злобными богами тартеналов.

Но не только Герун Эберикт и бесчисленные другие местные жители были бездумны – вернее, забывчивы – по отношению к древнему значению всего, что стерлось с лица города.

Странник пошел дальше. Через внешнюю стену поместья. Дальше – через булыжники двора, скользя призраком сквозь камни и песок, вниз, в затхлый, неподвижный воздух глиняного тоннеля. По колено в густой, как суп, воде.

Он остановился у наклонной стены туннеля, там, где за стеной скрывались остатки древнего храма. И шагнул вперед.

Теперь повсюду валялись осколки разбитого камня, густо покрывшиеся илом. В трещинах блоков фундамента были заметны следы огня. На оставшихся кусках штукатурки виднелись фрагменты богатой росписи. Многочисленные гончарные изделия, бесформенные мотки позеленевшей меди, искореженные фигурки из почерневшего серебра, упорное сияние розового золота – все, что осталось от бывшей запутанной смертной жизни, память о руках, которые трогали, создавали, мяли кончиками пальцев и царапали ногтями, стирали глазурь, краску и пыль с щербатых ободков; о руках, от которых не осталось ничего, кроме этих предметов, пропитанных неудачей.