Гонец московский - Владислав Русанов

Но сколь смоленский князь ни рассыпался в похвалах тверичам и их борьбе против Москвы и Орды, а от прямых ответов на вопросы Семена он уходил, как скользкий угорь из мокрых рук. Да, мол, слыхал краем уха от воеводы Ильи Приснославича, что была великая бойня на Московском тракте – много деревенского люда побито да обозников, возвращавшихся с торжища, насмерть неведомые разбойники порешили. Да, Илья с дружинниками вовремя подоспел, татей лесных разогнал. Только никого из купцов-смолян в живых уже не застал. Рыцарь-крыжак? Не привозили такого… Крест Святой в том положить готов. Да и откуда тут франкские крыжаки? Вот немчины – да, другое дело. Тевтоны там, меченосцы, прочая шваль, которых на Руси били и бить будем… Парень по имени Никита? Русоволосый, невысокий, худенький и верткий? С двумя чудны́ми кинжалами, напоминающими трезубцы? Ну, вроде бы упоминал Илья о таком. Да, точно упоминал. И татарчонок с ним был. Совсем мальчишка, молоко на губах не обсохло. Кажись, были… А где сейчас? То еще выяснить надобно. Обязательно разузнаем, прикажем разыскать. Вызову Илью Приснославича, пускай доложится честь по чести – куда найденышей упрятал.

А может, он их отпустил на все четыре стороны? Зачем они нам? Пользы с них никакой. Как с козла молока. Кто же знал, что они дорогому гостю, Семену Акинфовичу, понадобятся ни с того ни с сего? А кстати, зачем они тверскому боярину? Неужели бойцы знаменитые, в дальнем походе незаменимые? Нет? Так, может быть, каким тайным знанием обладают? Или тропы им ведомы, какие самым лучшим следопытам-разведчикам неизвестны? Или толмачи изрядные – по-литовски, по-польски, по-немецки чешут? Тоже нет? Непонятно тогда, к какому такому делу Семен Акинфович их пристроить намерен…

И так без конца.

На третий приход боярина Александр Глебович встретил его туча тучей. Куда только подевались былые приязнь и радушие? Князь смоленский мохнатые брови свел на переносице, буравил взором попеременно то Семена, то угол горницы, кусал губы. Потом сказал глухо, будто через силу: «Нету отроков. Сбежали. В поруб их Илья посадил – думал повыспрашивать о делах московских, о замыслах братьев Даниловичей, ведь они сказались его посланниками. А они сбежали. Стражу одурманили: или зельем колдовским, или наговором…»

Дальше Семен уже не слушал. Поклонился князю, поблагодарил за доброту, за ласку, за гостеприимство, а вернувшись на постоялый двор Пахома, приказал дружине собираться в поход. Спешно и без проволочек.

Тверичи не спорили и не подумали возражать. Во-первых, нрав у Семена Акинфовича – все это знали – не мед. Во-вторых, все и так уже заскучали без дела.

Быстро заседлали коней. Уложили запас харчей в тороки, загрузили вьюки всякой всячиной, которая в дороге может оказаться полезной.

Выдвинулись сразу после обеда. До темноты боярин рассчитывал отдалиться от Смоленска на десяток верст, не меньше.

Застоявшиеся кони играли: взбрыкивали, прижимали уши и скалили зубы друг на друга и на седоков, которые нарочито громко и укоризненно прикрикивали на них, грозили плетьми, но в ход ни одной не пустили – понимали радость животных и сочувствовали ей.

Семен Акинфович ехал в голове отряда на темно-рыжем скакуне с белой проточиной.

Вилкас сразу оценил чистоту кровей коня – аргамак[141]. Сухопарый, с вислым крупом и длинной холкой, он может идти рысью без устали круглые сутки, на галопе перегоняет зайца, а уж хозяину предан! Доставить таких коней на Русь или в Литву – труд неимоверный. Табуны гонят от моря Абескунского через кипчакские степи по земле Золотой Орды или от Константинополя через Болгарию, Валахию и Молдавию. Сколько табунщиков гибнет, когда местные кочевые племена нападают на них, чтобы отбить дивных скакунов! Сколько коней умирает от бескормицы, жажды, мороза, неведомых болезней, дурной воды, гнилого корма! Выживших продавали за баснословные деньги – серебра могли спросить в половину собственного веса коня.

Само собой, жмудок Вилкаса, толстошеий, крупноголовый, с широкими копытами и мохнатой гривой, рядом с аргамаком Семена смотрелся неказистым и деревенским. Зато отличался удивительно мягкой рысью – сидишь как на лавке. Они с конем сразу подружились, и теперь парень доверял четвероногому товарищу настолько, что бросил поводья на переднюю луку и глазел по сторонам, прощаясь со Смоленском, – когда еще доведется вернуться.

Дружинники на отдохнувших, ухоженных конях попарно вышагивали позади. Весело переговаривались, перекидывались шуточками. Подтрунивали над Всемилом. Как сумел выяснить Вилкас, над парнем, отмеченным шрамом поперек щеки, посмеивались всегда. Развлечение такое было у тверичей. Даже тогда в корчме они хотели не только над литвином, заскочившим на огонек, покуражиться, но и Всемила на смех поднять.

У заставы, на выезде из смоленского посада дорогу по-прежнему преграждала рогатка.

Рядом с уже знакомым Вилкасу седобородым Яковлевичем торчал еще один – невысокий, плечистый, напоминавший гриб-боровик или желудь, с медно-рыжей бородой, в которой выделялась седая прядь, будто бы мужик сметану пил прямо из горшка и, что называется, «по усам потекло». Он внимательно и цепко глядел на приближающихся всадников.

– Поздорову вам, братья-смоляне! – поприветствовал стражу Семен.

– И тебе не хворать, боярин, – откликнулся рыжебородый. Остальные «кучковались» за его спиной и не торопились убирать рогатку.

– А что это в град Смоленск проще въехать, чем обратно выбраться? – Тверич натянул поводья, и аргамак заплясал, выгибая шею дугой, в шаге от стражников.

– Аль провинились мы чем? – Вороной Пантелеймона поравнялся с конем Семена Акинфовича.

– Не серчай, боярин, – нахмурившись, проговорил Яковлевич. – Оглядеть бы твоих людей надобно…

– Это еще зачем? Они у меня не товар заморский и не девки на выданье, чтоб их оглядывать!

– Приказ князя Александра! – коротко бросил рыжебородый. – Всех выезжающих из Смоленска проверять.

– Ну, ежели князя Александра… – развел руками Семен. Усмехнулся со злым прищуром. – В тороках тоже искать будешь?

– Обижаешь, боярин. Мы людей выглядываем. Аль ты кого-то по частям вывозишь из города?

Тверичи расхохотались. Удачная шутка рыжебородого быстро расположила их и свела на нет обиду от дотошной проверки.

– Гляди, чего уж там! – махнул рукавицей Семен. – Как тебя звать-то? – спросил он как бы между прочим.

– Твердилой меня кличут… Я из дружины Ильи Приснославича, – сдержанно поклонился рыжий.

– Ищи, Твердила!

Смоленский дружинник пошел вдоль конного строя, внимательно всматриваясь в лица тверичей.

Вилкас почесал затылок. Где-то он уже слышал эти имена. Илья Приснославич, Твердила…

Он легонько толкнул пятками пегого и подъехал к стражникам.