Любовный узел, или Испытание верностью - Элизабет Чедвик

– Старуха знала, но ни слова никому не говорила.

– Что знала?

– Что муж еще жив. Она прочитала это в дыму – темноволосый человек с враждебной стороны, который принесет горе и раздор.

Волоски на шее Джеффри встали дыбом, взгляд тревожно заметался.

– Она была провидицей?

– Кто скажет? – пожал плечами Годард – Я знаю только, что она знала. Я его пока поношу. – Он указал на почерневший талисман под своей ногой. – А то он не исправится.

Слуга кивнул и принялся сгребать огонь в очаге к центру, чтобы не оставалось никаких опасных искр.

Джеффри посмотрел на замок. Оттуда, словно дым на ветру, доносились отзвуки веселья.

– Пойду-ка я лучше и отыщу его светлость, пока он не навредил себе чем-нибудь и не затеял ссору, – сказал он со вздохом.

Кэтрин перевязывала одному из рыцарей Вильяма д'Ипра потянутую щиколотку, когда в лагерь примчался разыскивающий ее Луи. Королевская армия направлялась к Йорку, но прервала поход, чтобы переночевать в Нортхэмптоне.

Погода держалась хорошая; ласковое позднеапрельское солнце согревало черепицу крыш и золотило деревянные столбы.

– Кэтти, бросай это! – выдохнул он. – Королева требует тебя немедленно.

– Королева? – уставилась Кэтрин на мужа.

– Да. Ночью у короля поднялся сильный жар, а он отказался от всех докторов. Быстрее, нельзя терять времени.

Он щелкнул пальцами.

Кэтрин возмутил этот жест. Она не собака, чтобы бежать к ноге. Но все же, видя возбужденный блеск в глазах мужа, молодая женщина простила ему.

– Минута ничего не решит, – успокоительно произнесла она и обернула щиколотку пациента последним слоем бинта, скрепив его костяной булавкой.

Луи стоял рядом, кипел и грыз ноготь большого пальца. Кэтрин кончила перевязку, взяла свою сумку и, не удержавшись, поучительно добавила:

– Тише едешь – дальше будешь.

Де Гросмон скривился, но ничего не ответил, поскольку явно был слишком встревожен и занят, чтобы отвечать или затевать ссору. Зато зашагал так широко, словно был гораздо выше ростом, чем на деле.

Кэтрин бежала рядом с ним.

– Странно, что он не заболел раньше, – заметила она. – Я говорила еще в Рождество, что он выглядит измотанным. Он слишком напрягал свои силы, да и походный провиант – не пища для мужчины, которому надо нарастить мясо на костях.

– Главное присмотри, чтобы он теперь поправился, – мрачно сказал Луи, когда они вошли в большой зал.

Кэтрин бросила в его сторону быстрый взгляд. Она никогда прежде не видела мужа настолько выбитым из равновесия. Обычно жизнь воспринималась с легкомыслием игрока. Это точно не изменилось со времен Чепстоу.

– Сделаю, что смогу.

Луи резко затормозил, схватил ее за локоть и развернул к себе. Его лицо было так близко, что она могла различить на носу едва начавшие появляться веснушки и тонюсенький бритвенный порез на щеке.

– Ты спасешь его и дашь ему понять, что только твое искусство уберегло его от савана.

Верхняя губа подергивалась почти в оскале.

– Луи, мне больно!

Молодая женщина вырвалась и потерла пострадавший локоть.

Де Гросмон отступил, слегка покачал головой, перевел дух, погладил ее по щеке и сказал гораздо мягче:

– Кэтти, если он умрет, вместе с ним умрут и мои надежды на титул барона. Спаси ему жизнь, и ты получишь глубочайшую признательность, причем не только его, но и всей партии короля. Мы извлечем из этого все, что пожелаем.

Теперь она поняла. Он сделал величайшую ставку в своей жизни, а ее искусство должно было склонить жребий в его пользу.

– В твоих глазах все имеет свою цену, не правда ли? – презрительно произнесла молодая женщина. – Интересно, сколько стою я? Если бы я не была известна королю и меня не хотел другой мужчина, ценил бы ты меня настолько, чтобы связать старым брачным обетом?

Его глаза сузились.

– Ты знаешь, что стал бы. Не будь такой каргой.

Она молча отвернулась от него и направилась к лестнице, ведущей в королевские покои.

Во второе воскресенье мая кастелян уикхэмской крепости выпил слишком много, упал с лошади на голову и убился. Эта новость была доставлена королю Стефану в Нортхэмптон, где он лежал, как слабый, но поправляющийся котенок, под внимательным взглядом королевы, его главной охранительницы, и Кэтрин.

В течение первой недели его болезни, его брат, епископ Винчестерский, оказал последний обряд человеку, горящему в жару и на пороге смерти. Королева молилась на коленях рядом с мужем всю ночь, а Кэтрин возилась с потоотделяющими ингаляциями, ароматическими грудными пластырями и питьем из меда и черной смородины.

Прошло еще двенадцать томительных часов, прежде чем жар отступил. Пот полил со Стефана, как из дырявого ведра, ему просто не успевали менять простыни. Когда опасность миновала, он лежал на скатерти, взятой с высокого стола зала, и укрытый одеялами, позаимствованными у вассалов. Кэтрин чувствовала себя, как безвольная овечка, и едва нашла в себе силы обрадоваться, когда впервые за три дня король приоткрыл глаза, в которых сквозило сознание.

С этого момента король пошел на поправку и через две недели, хотя еще был прикован к постели и страдал от тяжелого кашля, мог заняться текущими делами.

– Упал с лошади, – повторил он, бросая тонкий пергамент с сообщением на кровать и сердито смотря на человека, который привез его. – Я не верю. Господи, да он фактически родился в седле!

Он поплотнее запахнул отделанную мехом рубашку вокруг своего болезненно-тощего тела.

Посланец посмотрел в пол и переступил с ноги на ногу.

– Сир, – промолвил он.

– О, это не твоя вина, Бигон, – слабо махнул рукой Стефан.

Человек поклонился и постарался побыстрее оказаться за дверью. Однако выражение короля стало еще более хмурым. Он снова поднял письмо, и, прищурив глаза из-за нетвердых каракулей, перечитал его еще раз.

– Он был неплохим человеком, де Чешем, но слишком уж любил вино – на беду себе и нам. Упокой Господи его душу.

Король поставил крестик в качестве подписи с тем же раздражением, с каким отпустил посланца.

Кэтрин подошла к нему от очага, на котором готовила пряный молочный суп.

– Я даже не могу встать и должен валяться в кровати, как пищащий младенец, поедая лишь то, что годится одним старикам, – с неудовольствием произнес Стефан, когда молодая женщина передала ему дымящуюся чашу.

Кэтрин покраснела.