Хищник. В 2 томах. Том 2. Рыцарь "змеиного" клинка - Гэри Дженнингс

— Я рад услышать, что король Фева с такой готовностью присоединился к нам, хотя, признаюсь, и слегка удивлен. Я бы скорее решил, что он будет в ярости из-за того, что его сына похитили и взяли в заложники.

— А вот и нет, — сказал Теодорих. — Кажется, он по-настоящему рад тому, что столь неожиданно отыскал в этом далеком краю своего сынишку и к тому же обнаружил, что о мальчике хорошо позаботились. Знаешь, Торн, я думаю, что все было именно так, как ты и предполагал. Только когда Фева прибыл сюда, он понял, что Страбон — обманщик, бессовестный узурпатор и, что хуже всего, у него почти нет шансов захватить власть.

— В связи с этим хочу тебя спросить, Теодорих. — Соа снова стал серьезным и мудрым старым маршалом. — В обмен на помощь Страбон, без сомнения, обещал Феве половину твоего королевства. А что ты посулишь ему? Или, может, правильнее будет спросить, что просит сам Фева?

— Ничего, — беззаботно ответил Теодорих, — только честный дележ всего того, что мы завоюем под моим командованием.

— Но завоюем где именно? — уточнил я. — Завоюем что? И у кого? Страбон был единственным твоим настоящим противником, Теодорих, и единственной головной болью императора Зенона. После того как ты уничтожил его, не осталось ни одного врага, у кого можно было бы отобрать какие-нибудь земли или добычу. Что же вы с Февой собираетесь делить? Правда, не исключено, что когда-нибудь в будущем и появятся какие-нибудь выскочки, которых можно будет покорить, но у них вряд ли сыщется собственность, которую стоит завоевывать. По мне, так нет ни одного короля и ни одного государства, война с которым могла бы принести пользу, поэтому я не вижу…

— Ты забываешь, — перебил меня Теодорих, — что Зенона вот уже несколько лет терзает еще один, образно выражаясь, хронический недуг. Думаю, он со временем попросит меня помочь вылечить его.

— Что же или кто же это? — в недоумении поинтересовался я.

— Давай, Торн, попробуй отгадать, — сказал Теодорих, и глаза его озорно блеснули. — Ты сам как-то вспоминал слова покойного Страбона об этой персоне. И, Соа, ты же побывал в обществе этого человека. Неужели не знаешь?

Мы, два маршала, вопросительно переглянулись, Теодорих ухмыльнулся, глядя на нас обоих, и тут нас одновременно озарила догадка.

Я выдохнул имя:

— Aúdawakrs.

И Соа тоже сказал:

— Одоакр Рекс.

После чего мы оба благоговейно произнесли одно-единственное слово:

— Рим.

Как говорится: «Все дороги ведут в Рим», но мы прошли множество дорог и потратили немало времени, прежде чем попали туда.

Сначала Теодориху пришлось отправиться в Константинополь. Он взял с собой меня, Соа, верных генералов Питцу и Эрдвика, а также довольно большой эскорт из своих воинов, потому что был приглашен в этот город, чтобы насладиться выпавшей ему высочайшей честью, которой римские императоры никогда еще не удостаивали чужеземцев. Император Зенон, который был извещен о бескровной победе над Страбоном, настаивал, чтобы Теодорих прибыл в столицу, где его ожидала тройная награда — церемония триумфа, право добавить к своему имени «Флавий»[50] и служба на посту консула империи в течение года.

Множество генералов-победителей удостаивались публичной церемонии, которая называлась триумфом. Немало римских граждан и даже несколько человек, которые гражданами Рима не являлись, получили право на дополнительное имя Флавий. И к тому же по меньшей мере каждый год один из знатных римлян на двенадцать месяцев назначался консулом империи (многие шли на невероятные расходы, часто чуть ли не разорялись, лишь бы купить себе эту почетную должность). Но Теодорих был первым и единственным готом, который удостоился этой тройной чести одновременно.

Кое-кто впоследствии утверждал, что Зенон якобы пытался подкупить Теодориха и добился своего; но мне кажется, дело обстояло иначе. Как только император признал Теодориха королем всех остроготов и назначил его своим главнокомандующим на Данувии, ему стали верно служить и преданно его почитать. Однако Теодорих всегда был и теперь оставался довольно-таки независимым человеком: например, он отклонил предложение императора о помощи, желая самостоятельно подавить мятеж Страбона. Поэтому мне казалось, что сейчас Зенон хотел перевести свои отношения с Теодорихом, так сказать, в иную плоскость: чтобы это были отношения не между правителем и подданным, но между равными и друзьями.

Так или иначе, мне вновь была дарована честь ехать рядом с Флавием Амалом Теодорикусом в сопровождении его роскошно украшенного отряда всадников по Эгнатиевой дороге через Золотые ворота Константинополя. Под их тройной аркой нас дожидалась большая толпа, состоявшая из сенаторов, должностных лиц и высшего духовенства Восточной империи. Теодорих спешился, чтобы его короновал лавровым венком городской патриарх епископ Акакий, который приветствовал моего друга как «Christianum Nobilissime et Nobilium Christianissime» — то есть благороднейшего из христиан и самого достойного христианина среди благородных. Сенаторы надели на него пурпурную с золотом тогу picta[51] и вручили ему скипетр, обратившись как к патрицию и предложили ему занять пост консула ordinarius[52] на 1237 год ab urbe condita[53] — или, по христианскому летоисчислению, anno domini[54] 484. Затем Теодорих занял место в особой колеснице, имевшей изогнутую форму и использовавшейся только во время триумфальных шествий; в нее была запряжена четверка лошадей, которые неторопливо двигались вперед, так чтобы толпа сановников могла идти впереди колесницы в качестве почетной стражи.

Мы с моим приятелем маршалом Соа ехали сразу следом за Теодорихом, затем двигался отряд наших воинов. Поскольку у нас их было не слишком много, а военнопленных мы не брали, на время парада к нашему отряду добавили колонны пехотинцев и всадников из принадлежавшего Зенону Третьего легиона Киренского и несколько военных оркестров. Среди инструментов, на которых играли музыканты, разумеется, было много труб, барабанов, однако попадались и другие, удивительно своеобразные: особая медная труба пехотинцев, труба из дерева и кожи, традиционно принадлежавшая легкой коннице, изогнутый рог под названием bucina, который музыканту приходилось перекидывать через плечо, какая-то длинная туба и невероятно длинный lituus[55], который нужно было нести вдвоем. Энергично печатая шаг под эту бравурную музыку, мы двигались по широкой Месэ, а толпы народа по обеим сторонам улицы громко выкрикивали: «Níke!», «Blépo!» и «Íde!» Дети бросали нам под ноги лепестки цветов.