КГБ шутит. Рассказы начальника советской разведки и его сына - Леонид Шебаршин

Вместо того чтобы признать свою грубость, извиниться и вступить в переговоры с обезьяной, как подобает искушенным бойцам дипломатического фронта, наши друзья стали прыгать и скакать вокруг статуи, исторгая невыносимые проклятья и угрозы. Обезьяна спокойно выслушала двух придурков и дала понять, что сейчас откроет барсетку и предаст разорению ее содержимое.

«Отдай хоть паспорт, сволочь!» – заорал Вадя. Обезьяна хмыкнула и расстегнула молнию. Все, конец! К счастью, на сцене появился индиец, видимо, хорошо знакомый с обезьяной. Он ласково объяснил ей, что священному животному не стоит уподобляться пьяным иностранцам, которые, как ей известно, во хмелю да и в трезвом виде часто ведут себя подобно глупой скотине. Обезьяна радостно приняла от индийца банан и вернула ему сумку.

А еще я помню, как три дуры-студентки, прибывшие в Дели на практику из Москвы, обозвали старого индийского нищего «коричневой обезьяной». Старик выпрямил согбенную спину, сверкнул очами и, ткнув в их сторону указательным пальцем, сказал: «Ты – белая обезьяна, и ты – белая обезьяна, и ты тоже белая обезьяна!» Ну, и кто тут «обезьяна», в обоих случаях?

Став через много лет российским посланником в Дели, я беспощадно пресекал любые попытки сотрудников уничижительно отзываться об индийцах, которые в массе своей, несмотря на очень тяжелую, бедную жизнь, куда лучше многих моих родных белых обезьян.

Паша, второй секретарь посольства в Индии, был когда-то умным, добрым, образованным человеком. Как гласила молва, в детстве Паша свел вничью шахматную партию с великим Ботвинником во время встречи гроссмейстера с юными шахматистами в каком-то дворце пионеров.

Увы, на момент нашего знакомства благодаря ежедневным возлияниям Паша превратился в отекшего забулдыгу с невнятной речью, вяло продолжавшим дипломатическую карьеру в группе по культурным связям. Ему часто приходилось пользоваться городским телефоном, установленным в фанерной будке в коридоре посольства, для переговоров с различными индийскими культурными инстанциями. Если вы заходили в эту будку после Паши, то казалось, будто ваш далекий индийский собеседник дышит вам в ухо лютым перегаром, поскольку мембрана телефона была насквозь пропитана Пашиным выхлопом.

Паша все же был мне симпатичен, хотя я старался не иметь с ним никаких дел. До сих пор я храню к нему чувство признательности за один дивный эпизод, случившийся с ним и Аллой Борисовной Пугачевой во время Года советской культуры в Индии, кажется, в 1986 году. В Дели съехался почти весь эстрадный бомонд того времени, от звезд первой величины до самых простецких творческих групп. К примеру, недели две подряд какой-то ряженый чукча-оленевод омрачал индийскую аудиторию одним и тем же номером. Он выходил на сцену в национальном меховом прикиде, долго и нудно исполнял арию оленевода – о своей храбрости, ловкости и предусмотрительности. Индийцы были страшно далеки от хозяйственных подвигов чукотских парней, да и перевод песни был какой-то невнятный. Впрочем, будучи людьми вежливыми, они делали вид, что им эта хрень страшно нравилась.

Да, спев арию, чукча доставал из-за пояса аркан. Из-за кулис появлялся плоский олень, вырезанный из листа фанеры, и тащился на веревочке на другой конец сцены, неуместно попискивая маленькими колесиками. Чукча изящно накидывал аркан на рога оленя. Бинго! Зал ревел, чукча и олень раскланивались. И все было хорошо, пока как-то раз, слишком сильно дернув за аркан, чукча не повалил оленя на сцену тыльной стороной, замазанной какой-то бурой дрянью цвета дерьма.

Извините, я отвлекся от Аллы Борисовны. Так вот, находясь в расцвете славы, Алла сошла с трапа самолета, прибывшего в Дели из Москвы, ожидая, очевидно, увидеть толпу восторженных поклонников с цветами наперевес. Вместо этого к ней подошел сурового вида человек в черных очках, но без цветов, и, изрыгая смрад перегара, от которого дохли даже привыкшие ко всему индийские мухи, строго спросил: «Вы Алла Борисовна Пугачева? Да? Следуйте за мной!»

Паша, я тебя люблю! А Аллу Борисовну не очень, за тщеславие и нескромность.

Пьянство сходило Паше с рук, ему прощали его болезнь и сожалели о его пропащей жизни, но гром все-таки грянул, и еще как! Сидел Паша у себя дома поздно вечером, как всегда пьяненький, и вздумалось ему на свою беду позвонить посольской машинистке, своей подружке. Набрал Паша трехзначный номер внутреннего коммутатора, но ошибся на одну цифру. Вместо нежного голоса любимой раздался уверенный баритон: «Слушаю!» Паша мгновенно озверел: «Ты! У моей бабы сидишь и еще мне смеешь говорить “Слушаю!” Я тебе счас послушаю! Глаза на жопу натяну и моргать ими заставлю!»

Паша с гневом бросил трубку, но его собеседник – посол Пегов, член ЦК КПСС, любивший допоздна работать в своем кабинете, свою трубку не бросил, а аккуратно положил на стол, вызвал телефониста и приказал определить, откуда исходил окаянный звонок.

«Здравствуй, мой друг!» – радушно приветствовал посол на следующее утро в своем кабинете трясущегося от страха Пашу. «Скажи, пожалуйста, ты мне сейчас глаза на жопу натянешь или немного позже?»

Бедный Паша! Несмотря на весь свой гуманизм, Пегов-таки натянул ему глаза на то самое место, а заодно прочистил все чакры, до которых смог добраться. К счастью, без оргвыводов.

Через несколько лет после этого Паша, продолжая пить, скончался, не дожив до сорока лет. Вы как знаете, а мне его жалко.

Мое первое задание Центра я чуть было не провалил самым позорным образом. Поясню – на протяжении нескольких лет первой командировки в Индию в восьмидесятые годы я занимался межпартийными связями между КПСС, Компартией Индии и Компартией Индии (марксистской). Компартия когда-то была единой, но в силу некоторых причин раскололась на две половинки. Обе они завели собственные профсоюзные, молодежные, комсомольские организации, комитеты борьбы за мир и прочих паразитов. Связи, надо сказать, были весьма энергичными – в год по два-три десятка делегаций, учеба и лечение в Советском Союзе наших друзей и много чего еще. Моему начальнику, советнику по межпартийным связям, и лично мне работы хватало, и, главное, она мне нравилась.

Не нравилось мне кое-что другое. Раз в месяц, а то и чаще международный отдел ЦК КПСС рассылал братским партиям так называемые «послания» по всяким животрепещущим темам, в основном заточенные против американцев. Послания поступали в посольство на русском языке, их надо было переводить как можно ближе к сути и форме. Тексты были написаны таким железобетонным языком, что для свежего человека попытка добросовестно перевести их могла кончиться вывихом головного мозга. Ну, что это такое, в самом деле: «…бряцая под столом переговоров ядерным оружием, американские империалисты…»? Так и хотелось добавить: «…и звеня мудями…» Или еще лучше: «…и тогда Советский Союз бросил на чашу весов свой могучий потенциал» или «…тянут в НАТО». Порнография какая-то! Интересно, какой придурок это придумал? Отзовись, пожиратель цековских пайков, очень хотелось бы посмотреть тебе в глаза.

Несколько человек переводили текст. Приходил второй советник-посланник – их тогда было два. Прочитав перевод, он, как правило, матерно удивлялся отвратительному качеству и лично приводил его в приличный вид. Затем приходил первый посланник, сокрушенно бормотал что-то вроде «с каким человеческим материалом приходится иметь дело» и доводил текст до изумительного блеска. Вся эта процедура занимала не меньше двух дней и была столь же грандиозна и бессмысленна, как бритье слона.