Тень среди лета - Дэниел Абрахам

Ота вспомнил сердитое, полное отвращения к себе лицо Маати, и что-то в нем шевельнулось. Какой-то порыв родился в нем, как полжизни назад, в детстве, перед неперекопанной грядкой. Порыв не снял ни гнева, ни боли, скорее усилил их.

— Один человек сказал мне, что можно или любить и не доверять, или спать и не доверять, но не все три одновременно.

— Не знал, — произнес андат. — Видишь ли, мои познания в любви довольно ограничены.

— Скажи, что я должен знать.

В лунном свете бледные руки сложились в просьбу о пояснении.

— Ты говорил, что знаешь, где он бывает. За сколько напивается до бесчувствия. Рассказывай.

— И ты выполнишь мою просьбу?

— Увидишь, — ответил Ота.

* * *

На утро после появления в доме утех — с тех пор прошло уже два дня — Лиат проснулась и услышала тихое посапывание наставницы. Сквозь ставни просочился лишь тонкий луч дневного света — здесь ложились и вставали поздно. Простыни хранили еле слышный запах Итани. Лиат встала, кривясь от боли, и кое-как оделась, почти жалея о вчерашней выпрошенной близости. Амат проснулась и отвела ее вниз. Заведение было устроено без затей: несколько спален с койками у стен, где женщины лежали, как свитки в футлярах, пологи из дешевого полотна вместо сетчатых, кухни в задней части дома, просторная баня, где днем стирали и мылись, а вечером принимали гостей, предварительно сменив воду и добавив душистые масла. В гостевую часть дома Лиат выходить запрещалось. Пока Вилсину не было предъявлено обвинение, Амат не разрешила ей покидать дом утех, равно как и показываться гостям. Ставки были слишком высоки, а Вилсин-тя уже один раз опустился до нападения.

С тех пор Лиат спала, ела, мылась, сидела за столом Амат, слушая уличных музыкантов, и все это время от Итани с Маати не приходило ни слова. Вечером второго дня Лиат послала весточку в бараки, где спали приятели Итани. Записка вернулась поутру с ответом от Мухатии-тя. Итани Нойгу ушел из-под кабалы и нарушил договор. В бараках его не видели и видеть не хотят. После прочтения этих слов Лиат сделалось жутко до дурноты. Когда же она показала записку своей старой наставнице, та нахмурилась и спрятала ее в рукав.

— А что, если Вилсин-тя его убил? — спросила Лиат, стараясь не выдать голосом паники.

Амат Кяан изобразила позу успокоения.

— Ему это незачем. Мне будет довольно вас с Мадж. Если Марчат его убьет, это только укрепит наши позиции. Вдобавок, как мне показалось, твой друг способен сам о себе позаботиться. — Видя, что ее слова оказались слабым утешением, Амат добавила: — Но я могу послать людей Ториша-тя поспрашивать.

— Он бы вернулся, если бы все было в порядке.

— Все далеко не в порядке, — произнесла Амат. Ее взгляд был ясен, суров и утомлен. — Но это не значит, что Итани в беде. Наверное, надо было оставить его здесь. А ты не посылала гонца в дом поэта? Может, Маати о нем слышал? Или даже Итани живет у него.

Амат взяла трость и встала, указывая на стол, чистую бумагу и тушь.

— Мне нужно кое-что сделать. Бери все, что нужно, и мы снарядим к нему гонца.

Лиат приняла позу благодарности и села составлять письмо. Когда она взялась за перо, ее рука задрожала. Кончик пера завис над бумагой, словно ждал, чье имя она в конце концов выберет. В конце концов на обороте появилось имя Маати. Так его в любом случае прочитают.

Когда гонец отбыл, Лиат стало нечего делать, кроме как ходить по комнате. После полудня, впрочем, тревога согнала ее вниз. В общей комнате пахло жареной свининой и вином, а на столах дожидались уборки блюда с костями. Женщины пошли спать, а обслуга из гостевой половины тоже либо спала, либо отправилась по домам. Веселый квартал жил иначе, нежели знакомый ей мир: днем здесь отдыхали, а ночью — работали. Если Амат отправилась по делам с Митат и охраной, это означало, что она не доспит положенные часы. До слушания дела оставалось всего пять дней.

Лиат прошла по опустевшей общей комнате, остановилась почесать за ухом старого пса. Совсем несложно было бы притвориться, будто идешь на кухню, а самой выбраться черным ходом во двор и на улицу. Она представила, как разыскивает Итани, как отводит его сюда, в безопасное место. Глупая, конечно, затея, и она не собиралась так делать, но мечта захватила ее воображение. Мечта о том, что можно взять и все исправить.

Неожиданно внимание Лиат привлек тихий звук — чуть слышнее вздоха. Донесся он от длинной ниши в стене, где стояли швейные верстаки с кипами тряпья и кожи, из которых, по словам Амат, шились костюмы и реквизит для выступлений. Лиат направилась к нему, стараясь не поднимать шума. За неаккуратными ворохами ткани и нитей она обнаружила Мадж: та сидел, поджав ноги, стянув волосы на затылке, и трудилась над чем-то, лежавшем у нее на коленях, с таким сосредоточенным видом, что Лиат побоялась ее отвлекать. Когда Мадж подвинула руки, она мельком разглядела крошечный ткацкий станок и ленту черной материи.

— Что это? — спросила Лиат из любопытства и чтобы как-то отвлечься.

— Траурный покрывало, — ответила Мадж, не отрываясь. Ее акцент был так силен, что Лиат засомневалась, правильно ли поняла. Мадж добавила: — Для ребенка.

Лиат подошла ближе. Ткань была тонкой, полупрозрачной, черной с удивительно нежным узором из крошечных бисеринок. Нижний край полотна улегся складками рядом с коленом Мадж.

— Очень красивое, — сказала Лиат.

Мадж пожала плечами.

— Так время идти быстрее. Я работать уже недели.

Лиат присела. Бледные глаза Мадж задержали на ней взгляд — вопросительный, а может, вызывающий, после чего вновь обратились к станку. Лиат наблюдала, как пальцы островитянки бесшумно мелькают, переплетая нити и бусины. Нити были очень тонкими, того сорта, из которого больше двух-трех пядей за день не соткешь. Лиат провела рукой по складкам законченной материи. Она была шириной с две ее ладони, а длиной, как ей показалось, в рост Мадж.

— А какой он должен быть длины?

— Пока не закончить ткать, — ответила она. — Обычно его делай, пока боль свежа. Заканчивай дела по дому — тки, проснись среди ночи — тки. Когда приходи время хоти петь с друзьями и плавай в пруду и не тки, пора остановиться.

— Значит, ты и раньше ткала их — траурные покрывала?

— Для мамы, для брата. Я тогда моложе, чем теперь, — произнесла Мадж тяжело и устало. — Их покрывало короче.

Лиат села, глядя, как Мадж нижет бисер и вплетает его в ткань черным узором, слушая, как еле различимо шелестит станок. Долгое время они сидели молча.

— Мне жаль, — выговорила наконец Лиат. — Что так случилось.

— Твоя был затея?

— Нет, я вообще не знала, что происходит.

— Так зачем жалей?

— Я должна была догадаться, — ответила Лиат, — и не догадалась.

Мадж подняла глаза и отложила станок.