Не оставляй меня - Эмма Скотт

– Я уверена, ты знаешь, что у Джоны были серьезные отношения в колледже, – сказала она.

– Одри.

– Да. Милая девушка, но серьезная. С четкой целью. Она была… уверена, какой хотела видеть свою жизнь, – губы Беверли сжались в тонкую линию, а голос стал жестче, – я злилась на нее, что она ушла от Джоны, когда он больше всего в ней нуждался. Очень сильно. Была в ярости. Но хочешь знать кое-что странное? На следующий день после того, как она улетела из страны, мы получили сообщение, что донор был найден. Разве это что-то не значит?

Я ничего не сказала. Во всяком случае, ответа не требовалось.

– Джона был в операционной, когда она уходила. Я пыталась придумать, как сообщить ему эту новость и утешить его. Я думала, что он будет в отчаянии. Он преданный. И все же, когда я думала об их совместном времяпрепровождении, я не могла припомнить ничего, что можно было бы квалифицировать как большую потерю. Ничего особенного за четыре года. Его глаза не горели, когда он смотрел на нее через наш обеденный стол. Его голос не менялся, когда он произносил ее имя. Он никогда не говорил о ней с… благоговением. Только факты: «Мы с Одри подумываем слетать в Кабо. Мы с Одри идем на открытие галереи. Мы с Одри ужинаем с друзьями…» Все время словно репортаж о происшествиях, – она посмотрела на меня, ее улыбка была полна робкой вины, – это мелочно и жестоко, но это правда.

– Я понимаю.

– Его сердце сейчас не в порядке, но в других отношениях он гораздо здоровее. Я всегда надеялась на это, когда он был с Одри, но никогда не замечала.

Я почувствовала, как сжимается моя грудь, предвкушая что-то, что мне нужно было услышать, что-то, что спасло бы меня от моей неуверенной храбрости.

– Джона всегда настаивает, чтобы мы не говорили о списках дел до… сама знаешь, – сказала Беверли, – «Мама, не надо придумывать для меня списки», но матери… у каждой из нас есть свой список для наших детей – надежды, которые мы возлагаем на них. Мечты и стремления. Мой список полон, и все то, чего Джона никогда не сделает или не испытает, тяжело давит на меня. Это настолько тяжело. Свадьба, собственные дети…

Она смотрела на меня, губы ее дрожали, глаза блестели.

– Влюбиться и быть любимым в ответ. Это самое тяжелое. Но теперь ты здесь. И то, как он говорит о тебе, – ее глаза наполнились слезами, – его глаза загораются, а голос меняется, когда он произносит твое имя. Его улыбка, когда вы входите в комнату, – одна из самых красивых вещей, которые я когда-либо видела.

Покалывающее тепло начало распространяться по мне, согревая от ледяного холода, страха и горя. Беверли протянула руку, смахнула слезу с моей щеки и взяла меня за подбородок.

– И знаешь, что еще более прекрасно, Кейси? Твои глаза загораются, когда мой сын рядом. Твой голос меняется, когда ты произносишь его имя. И улыбка, которая загорается на твоем лице, когда смотришь на него и думаешь, что никто не смотрит… это подарки, за которые я никогда не смогу отблагодарить тебя. Я знаю, что мой Джона любим. Он оставит этот мир любимым, не так ли?

Я кивнула, слезы текли из моих глаз.

– Да, – прошептала я. – Его любили и будут любить всегда.

Улыбка Беверли сияла сквозь слезы, как солнечный луч сквозь дождь.

– Замечательно, – она погладила меня по щеке и опустила руку, – тогда вычеркни это из моего списка.

Шесть недель

Доктор Моррисон изложил мне все. Результаты биопсии оказались такими, как я и ожидал: затвердение артерий ускорялось, а анализы крови показали, что количество антител, вырабатываемых моей иммунной системой против донорского сердца, стремительно росло. Сердечная недостаточность была неизбежна. Я снова был в списке со статусом «срочно», но, вдобавок к травме, иммунодепрессанты нанесли урон моим почкам, поставив под угрозу мои шансы на повторную трансплантацию.

В глазах совета директоров я не был подходящим кандидатом.

Шесть недель. Уже не месяцы.

Вереницы дней.

Едва ли больше тысячи часов.

Но в эти часы, тысячи и тысячи мгновений…

Я уставился на пылинки, которые танцевали в лучах утреннего солнца, льющегося из окна. Настоящий, теплый свет на фоне резких флуоресцентных ламп надо мной.

Доктор Моррисон перегнулся через кровать и положил руку мне на запястье.

– Джона?

Я глубоко вдохнул и выдохнул с облегчением, как будто что-то тяжелое давило мне на грудь, а теперь оно исчезло. Рука доктора на моей руке напряглась.

– Джона?

– Я в порядке, – сказал я, поворачиваясь к нему, – вообще-то я в порядке, зная жестокую правду… так лучше. Я чувствую себя лучше.

Как ни странно, я снова мог дышать. Скрученная спираль тревоги, страха и ужаса постепенно исчезала. Мои эмоции были в свободном падении в течение недели, когда первый приступ неоправданной усталости поразил меня как раз перед открытием галереи. Кейси сказала, что меня кидало из крайности в крайность, но это едва ли отражало диапазон эмоций. Горячий и холодный, злой и виноватый, напуганный до смерти и пытающийся смириться. Я прокручивал пять стадий принятия, одну за другой – каждая длилась меньше минуты – затем возвращалась к началу. Прошлой ночью мне пришлось оттолкнуть всех, даже Кейси, чтобы справиться с неизбежностью.

Теперь я смотрел на доктора Моррисона, чувствуя умиротворение и глубокое облегчение, теперь я избавился от хаотичных эмоций последних нескольких дней.

– Не хочешь с кем-нибудь поговорить? – спросил доктор Моррисон. – Может быть, с адвокатом? Или со священником?

– Я хочу подать жалобу в медицинскую комиссию, – сказал я, – худшая биопсия в моей жизни.

Он усмехнулся.

– Ты всегда был одним из моих любимых пациентов, Джона. Всегда, – его смех затих, – я уже взял на себя смелость, объяснил всем твою ситуацию.

– Спасибо, – сказал я, – не лучшая часть вашей работы, как я понимаю.

– Это точно. Но они знали о такой вероятности, и они принимают это. Как и следовало ожидать. Они ждут тебя снаружи.

– Дена и Оскар? – спросил я.

Доктор Моррисон кивнул.

– И Таня тоже.

Я молча кивнул.

– А моя девушка?

Он улыбнулся.

– Она здесь.

– Я здесь, – эхом раздался голос у двери. Кейси стояла, положив руку на ручку. Ее лицо было бледным, глаза опухшими и налитыми кровью, волосы небрежно собраны в хвост. Она была так чертовски красива, что я едва мог дышать.

– Проваливай, док, – сказал я.

– С радостью. – Он встал, а Кейси подбежала ко мне, обняла меня так крепко, как только могла, и уткнулась лицом мне в шею.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – сказала она глухо.