«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн

оси целей номер один и номер два. Входят в зону непосредственного поражения. Внимание! Объявляю тревогу наивысшего угрожаемого положения. Семь секунд до нуля. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Внимание! Но…

Изображение погасло и воцарилось молчание.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Перевод с польского Игорь Левшин

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

№ 4

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Георгий Николаев

Встречный и поперечный

Он сидел ко мне спиной на поваленной сосне и шелестел бумагой.

Я в нерешительности потоптался на месте, еще раз оглядел редкий лес и негромко кашлянул. Он оглянулся.

— Добрый вечер, — сказал я.

— Добрый вечер…

Я подошел ближе. Теперь он сидел вполоборота ко мне и ждал, что я скажу дальше. Я ничего не сказал. У него на коленях в газете с жирными пятнами лежала колбаса. Граммов триста на первый взгляд. В правой руке он держал перочинный нож.

— Садись, — сказал он и подвинулся, освобождая мне место между торчащими из ствола сучьями.

— Спасибо.

Я сел и достал пачку сигарет.

— Куришь?

— Курю, — сказал он и стал резать колбасу. — Но сначала я ем.

Он аккуратно нарезал колбасу, положил вместе с газетой перед собой на землю и достал из приваленного к сосне рюкзака буханку хлеба.

— На, — сказал он мне, протягивая хлеб и перочинный нож, — Режь, а я пока минеральную открою.

Я нарезал хлеб и положил на газету рядом с колбасой. Он уже разливал по стаканам.

— За знакомство, — сказал он, протягивая мне стакан.

— За знакомство, — согласился я. — А ты откуда?

— С Марса, — сказал он.

Я выпил и поставил стакан на землю.

— Ешь, — сказал он. — Закусывай.

— Ну и как там, на Марсе? — спросил я, устраивая на куске хлеба два куска колбасы.

— Да ничего, — ответил он, роняя изо рта крошки, — все так же. Пылища страшная.

— А здесь что делаешь? — поинтересовался я.

— Отдыхаю. Я в отпуске.

Он сел поудобнее и стал делать себе еще один бутерброд.

— Мне путевку в месткоме дали, — продолжал он, — со скидкой, почти бесплатно. Дурак я что ли такую возможность упустить? Когда еще на Землю попадешь… Правда, путевка туристическая, без удобств, но все равно лучше, чем болтаться в битком набитой летающей тарелке… А ты почему не удивляешься?

— С какой стати мне удивляться?

— Так ведь марсианин я, — сказал он, — не кто-нибудь. Я здесь две недели уже околачиваюсь, и, как кому-нибудь скажу, все удивляются.

— А чего они удивляются? — спросил я. — Ты же отдыхать сюда прилетел, не работать.

— Откуда я знаю, чего они удивляются? — взорвался он. — Сколько лет сюда с Марса валом валят отдыхать, пора бы привыкнуть.

— Тогда зачем ты хочешь, чтобы я удивлялся?

— Ну… — он замялся. — Запутал ты меня. Давай допьем?

Я кивнул. Он разлил остатки по стаканам и залпом выпил.

— Хороша минералка, — сказал он. — У нас на Марсе намного хуже.

Мы жевали хлеб с колбасой и молчали. Каждый думал о своем. Сгущались сумерки.

— Небо здесь замечательное, — сказал он задумчиво. — И воздух. А на Марсе сейчас дышать нечем, и температура минус пятьдесят по Цельсию. А мне улетать завтра.

— Плюнь, — сказал я, — не улетай, если тебе здесь нравится.

— Ты что, парень, — удивился он, — я же по путевке, она у меня кончается. И на работу надо. И что я жене скажу?

Он завернул остатки хлеба и колбасы в газету и засунул в рюкзак.

— Хорошая у меня путевка, — вернулся он к своим мыслям, — вот только ночевать сегодня негде. У тебя свободного угла не найдется?

— Не найдется, — сказал я. — Нет у меня свободного угла.

— Ну, может, у знакомых, — продолжал он. Здесь ведь деревня большая, неужели у знакомых не найдется?

— Нет у меня знакомых. — Мне было холодно и хотелось есть. — Я не местный.

— А откуда же ты? — полюбопытствовал он.

— С Венеры.

— Постой, — сказал он, страшно удивившись, — разве и с Венеры сюда на курорт прилетают?

— Какой к черту курорт, — ответил я. — У нас здесь гауптвахта.

— А-а, — сказал он понимающе. — Сочувствую. — И, сложив вещи в рюкзак, поднялся: — Ну, тогда я пойду.

— Ты на меня не обижайся, — сказал я. — Мне хуже твоего.

— Понятное дело, — согласился он. — Если хочешь, прилетай как-нибудь на Марс в гости. В шахматы перекинемся.

— На Марс по своей воле? — переспросил я. — Никогда в жизни. Мы его как холодильник используем. Лучше ты ко мне прилетай.

— А какая у вас погода?

— Когда как. Позавчера было плюс семьсот пятьдесят по Фаренгейту и облачно, вот меня и развезло.

— Нет, — сказал он. — Я тоже не смогу. У меня давление повышенное.

— Жалко, — сказал я.

— Что делать… — Он надел рюкзак. — Пойду я. Привет.

— Привет, — сказал я. — Только колбасу оставь. Она мне нужнее.

Он помедлил, но, видно, решил, что я прав, и оставил. Все мы люди, в конце концов.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Э. Тихов

Финтифлюшки

У Журавлева твердый характер. Спросите кого угодно: товарищей по работе, научного руководителя, жену, Володю, да любого спросите. Только не Леночку, она еще не знает, что такое характер.

Как-то раз Журавлев сидел за столом, склонившись над листом бумаги. Вошла жена. Он поднял голову, долго смотрел куда-то, потом старательно вымарал букву «фи» в длинной формуле, а на ее место аккуратно вписал «бэту». После этого Журавлев на некоторое время задумался. Он не замечал, как начинает нервничать жена. Наконец, с видом человека, прыгающего в холодную воду, выхватил изо рта карандаш, провел над «бэтой» черточку и опять впился в карандаш зубами.

— Журавлев! — окликнула жена.

Он оторвался от листа и посмотрел, не совсем понимая, откуда здесь эта женщина.

— Я больше не могу так, — сказала жена. — Уйду от тебя.

Журавлев перестал грызть карандаш, повертел его между пальцами, еще раз осмотрел жену, наклонился над листом бумаги, зачеркнул черточку над «бэтой» и только тогда сообщил свое решение:

— Угу.

— Что «угу»? — растерянно переспросила жена.

— Угу означает «да», — не вдаваясь в подробности, объяснил Журавлев После чего неуверенно зачеркнул «бэту» и снова написал «фи».

Журавлев работал над теорией горения мелко распыленного жидкого топлива. Он получил результаты, которые специалисты в глаза и за глаза называли фундаментальными. Научный руководитель торопил Журавлева с оформлением диссертации. Текст был уже готов, но Журавлев не давал его машинистке. Мешал один-единственный досадный изъян: капелька топлива, попавшая в горячую струю воздуха, сгорала ровно в два с половиной раза медленнее, чем получалось по теории.

Научный руководитель не раз объяснял