Выбор невменяемого - Юрий Иванович

Больше всего она боялась неадекватной реакции на подобную связь со стороны Невменяемого. Потому что хорошо помнила свои порывы еле контролируемой ярости, когда он просто посматривал на посторонних женщин. Ей казалось, что это он скорей впадет в ярость и прибьет загулявшую девушку в порыве ревности. Но, с другой стороны, есть ли выход из создавшейся ситуации? К тому же желание немедленно удостовериться в наличии у нее Признаков разгоралось все сильней и сильней.

Какое-то время товарищи по плену еще спорили о законности состоявшегося между ними брака. Потом перешли к сомнениям, которые весьма дошлый в таких уговорах Гудас свел к элементарным испытаниям и пробам. Проводили они эти испытания на довольно большом расстоянии друг от друга: метров шесть, не меньше. Вначале Мальвика, прикрыв глаза, вообразила, с какой страстью, нежностью и благоговением Кремон ласкает ее тело, а мужчина в купели восклицал:

— У меня все в порядке! Даже слишком!..

После чего Мальвика входила в знакомый ей транс общения с судьбой, как бы упрашивая ее защитить и лишить конкретного мужчину его половой силы. Буквально через несколько мгновений из купели доносилось печальное стенание:

— Умер!.. Безвозвратно…

Но многочисленные повторы однозначно убедили «молодоженов», что Признаки у Мальвики есть! Следовательно, она обязательно станет Эль-Митоланкой! На радостях она оживилась, щечки опять покрылись румянцем, дышать стало легко и приятно даже без охлаждаю щей тело купели. Девушка замерла как статуя чуть в стороне, не замечая, с каким вожделением на нее посматривает Гудас Вилт.

Наконец он не выдержал долгого молчания, прокашлялся и спросил:

— Ну так что, ты решилась?

— Нет… — Губы Мальвики тронула загадочная улыбка. — Но я, кажется, придумала гораздо лучший выход!

Зажатая в правой руке тяжеленная зеркальная дверка уже прошла в замахе полпути, когда несущийся вперед Невменяемый наткнулся взглядом на огромные невинные глаза. Причем глаза детские!

Из-за портьеры выглядывала его дочь Паула!

Но хуже всего обстояло дело с дверкой шкафа, которая, набирая разгон, должна была вот-вот сорваться с руки и отправиться в полет. Фактически тело само сработало, не успев задействовать мозг для соображения: ладонь просто вовремя не разжалась, выдранная для таранного удара плоскость прокрутилась еще на девяносто градусов по дуге и только потом сорвалась из вывернутой руки. Грохот удара о стену одной дверки совпал с грохотом упавшей на пол другой вместе с телом. Зеркальное покрытие разбилось вдребезги, и оставалось только удивляться, что острые осколки сыпанули в одну сторону, к стене. Но лодыжка «ловкого» воина так крепко впечаталась в деревянную основу, что он прерывисто застонал, катаясь по полу и расширенными от боли глазами пытаясь рассмотреть комнату сквозь красную пелену.

В противовес Великому Герою, малышка повела себя совсем неадекватно. Она практически не обратила внимания на пролетевшие у нее над головой простыни, даже не вздрогнула при грохоте ударов, звоне битого стекла и сдавленных, но довольно громких стенаниях, а когда рассмотрела, что ей ничто не мешает под ногами, бесстрашно двинулась вперед. Подойдя к замершему в нелепой позе Кремону, заглянула ему в глаза и чисто по-детски посочувствовала:

— Тебе больно, да?

— У-у-у… е-э-а-а-а… — сквозь рвущийся стон попытался выдавить из себя пострадавший. И тут же получил утешение.

— Потерпи, скоро пройдет! — Затем малышка скосила глаза на груду осколков и удивилась: — А зачем ты шкаф поломал?

— Ну так… это… нечаянно! — просипел Великий Герой посиневшими губами.

Паула продолжила удивлять своей детской непосредственностью. Потому как произнесла с завистью:

— Тебе хорошо, тебя никто не накажет… — потом еще раз оценила пристально урон и засомневалась: — Или накажут?

Боль, конечно, никуда не делась, и наверняка придется просить содействия в заживлении раны у Галирем, но натренированными за годы методами удалось немного отстраниться от неприятных ощущений и задышать более свободно:

— Пусть только попробуют! Да и не узнает никто. Ты ведь меня не выдашь?

— Ни за что! — горячо заверила малышка и тут же перешла к жалобам: — Хотя мама тебя боится и запретила мне к тебе подходить. И в парк она меня больше не выпускает…

— Хорошо, я тоже про твой визит ко мне никому не расскажу, — пообещал Кремон, с явным опозданием и ужасом представляя, в каком он виде. К его счастью, полотенце с тела не свалилось, и можно было подниматься. Но и другие вещи следовало выяснить с ходу: — А как ты ко мне вошла?

— Через дверь. Толкнула — она и открылась.

— Но тебя ведь, наверно, ищут? — Сама мысль о том, что сейчас сюда ворвутся с паническими криками нянечки или опекающие дитя Эль-Митоланы, ввела Невменяемого в шок.

— Никто меня не ищет, — похвасталась Паула. — Меня уложили спать и ушли, а я положила вместо себя Л арию и ушла через секретный ход.

Слово «секретный» она умильно выговаривала с огромным старанием — видимо, только недавно его разучила.

— И кто такая Л ария? — Следовало расспрашивать по порядку.

— Моя кукла. Вот такая! — Ручонки поднялись до уровня золотистых локонов.

— Хм, тоже большая… А откуда в твоей спальне взялся секретный ход?

— Я его давно нашла, как только меня закрыли. — Естественно, что понятие «давно» для ребенка легко укладывалось как в одну неделю, так и в несколько часов. — Но о нем никто, никто не знает. Только ты…

— Ну за меня не переживай, уж я точно никому не проболтаюсь. Но вдруг тебя уже хватились и ищут по всему дворцу? Ты себе только представь, как мама будет волноваться.

— Не будет. — Детские губки сразу выпятились от обиды. — Она днем никогда не приходит ко мне. Да и колдуны ко мне заходят, только как я шуметь и звонить начинаю. Противные! — И тут же без перехода задала вопрос: — А ты маму боишься?

— Чью маму? Свою? — попытался вывернуться Кремон.

— Нет, мою! Маму Молли!

— С чего мне ее бояться? Нисколько не боюсь.

— Я знала, что ты самый смелый, — заулыбалась девчушка. — А то все остальные с мамой даже при разговоре трясутся.

— Ну так она великая Галирема, ее все уважать должны. А что ты еще знаешь? — Разговор с дочкой затягивал Невменяемого все больше и больше.

Он даже о боли забыл и только настороженно прислушивался к звукам в коридоре. Но пока все было тихо, на жуткий грохот никто внимания не обратил. Другой вопрос, если бы шум повторился, а так, скорей всего, в это послеобеденное время большинство слуг тоже предавались чревоугодию, а то и короткому отдыху в какой-нибудь каморке. Да и не жил больше никто в этом малопосещаемом, фактически запретном крыле здания. Лишь Галиремы здесь могли свободно передвигаться, да вот Великого Героя из огромной милости поселили.