Когда зацветет сакура… - Алексей Воронков

Милая, родная Ниночка! Ну почему, почему она тогда не сказала в военкомате, что беременна? Ее бы ни за что не взяли на фронт. Теперь бы и ребенок у них был, и сама бы здоровье не потеряла. Что заставило ее идти на эту проклятую войну? Вроде бы и патриоткой никогда пламенной не была, а тут вдруг что-то нашло на нее. Я нужна на фронте – и все тут. Оказывается, необязательно громко кричать и бить себя в грудь, пытаясь показать всем, какой ты хороший. Достаточно в трудную для страны годину безоглядно пожертвовать собой…

Сколько же всего тебе пришлось пережить за эти годы! И ведь ни разу не пожаловалась на судьбу, ни разу не впала в отчаяние. “Всем сейчас тяжело”, – говорила. Верно, тяжело, готов согласиться с ней он, но то, что ты испытала, милая, выше всяких человеческих сил…»

…Поезд шел от берегов Волги к столице медленно, подобно усталому путнику, изредка переводя дух на пустынных полустанках и в забитых эшелонами железнодорожных тупиках. Чем ближе к Москве, тем сильнее у нее колотилось сердце. Здесь три года назад началась для нее война. И началась она с отступления… Для молодого военврача, окунувшегося в кровавый водоворот войны, это стало таким ошеломляющим событием, параллель которому трудно, а быть может, и невозможно провести.

Позже в этих же местах, у Москвы-столицы, произошло огромное событие в ее судьбе – да что там в ее, маленькой и ничтожной, когда речь шла о судьбе всей страны! – отсюда началось победоносное наступление советских войск, которое и привело через много-много дней к долгожданной Победе.

А вначале была артподготовка… Да-да, ее она запомнила на всю жизнь – ведь такое тогда творилось! Словно земля разверзлась, когда заговорили орудия. Казалось, это великим гулом лопнуло человеческое терпение, и на врага великой тяжестью обрушилась ненависть народная. Потом они пошли в наступление, оставляя за собой горы вражеских трупов и исковерканной техники… Люди – и она вместе с ними – мстили захватчикам. Они знали, за что мстили: на их пути, словно зловещие памятники худого времени, стояли сожженные большие и малые селения. Случалось, одни только трубы торчали из развалин. А среди этих развалин – безумные глаза детей, женщин, стариков. Голодные, изможденные, одетые в лохмотья, они еще не осознали до конца весь ужас случившегося и лишь подсознательно чувствовали великую беду…

Кажется, недавно все это было, а вот уже на дворе лето сорок четвертого… В набитых до отказа вагонах – духота. «Скорее бы Москва!»

Белорусский вокзал… Самый фронтовой из фронтовых. Отсюда дорога уходила только на войну. Толпы людей… Возвращались на фронт из госпиталей подлечившие раны бойцы, возвращались командированные. Людей много, поездов мало. Кое-как худенькой женщине в мешковатой офицерской робе удалось найти для себя местечко в одной из теплушек, чтобы отправиться в долгий путь к самому пеклу войны.

И покатила ее дорога, понесла по выжженной врагом родной земле. Где находилась та точка, куда стремилось ее сердце, она и сама не знала. Знала только, что эта точка есть и что она обязательно ее отыщет, чего бы ей это ни стоило.

…День 22 июня 1941 года выдался в Куйбышеве солнечным, приветливым. Как обычно в выходной, Нина, принарядившись, отправилась к своим родителям. Какой прекрасный день – все благоухало на волжском берегу; бабочки – эта милая декорация летнего пролога, – казалось, предвещали только спокойствие и душевную радость. Молодое сердце трепетно билось в груди – хорошо-то как! Красота земная!

Лишь одно огорчало: не было рядом Алексея. Он был сотрудником НКВД, а тем даже в выходные побыть с семьей не удавалось. Работали круглые сутки. Отпустят, бывало, ночью на пару часиков домой и снова на службу. Разве это жизнь!

Счастливые часы в отчем доме пролетели незаметно. Последнее предвоенное материнское угощение, мамина добрая улыбка, последний отцовский беззаботный взгляд… И вдруг: «Война началась!» Эти страшные слова она услышала от прохожих. Тут же защемило сердце… Война – это же великая беда! Это разлука с любимым, это страшные испытания, в конце концов, на войне убивают!.. Хотелось кричать и плакать от возмущения, а больше всего от мысли, что она не в силах что-то здесь изменить…

А дома ее уже ждала повестка из военкомата. Не теряя ни минуты, страна отзывала из запаса всех, кто был способен воевать. Отозвала она и военнообязанного молодого врача Нину Жакову. Мысль о том, что придется воевать, ее не страшила. Страшило другое: война могла разлучить их с мужем навсегда… А ведь они и пожить-то по-человечески не пожили. Не успели пожениться, как Лешу тут же отправили на учебу в школу НКВД. А потом эта его работа почти круглые сутки. И вот расставание… Какая вопиющая несправедливость!

…А потом был Можайск. Она стояла перед начальником медсанбата, грузным пожилым человеком, одетым в полевую форму, и во все глаза смотрела на него. Маленькая, хрупкая, растерянная. Начальник о чем-то ее спрашивал, но Нина, казалось, не слышала его. Мысли ее были там, в Куйбышеве, где остались родители, братья, сестра, муж.

Муж… Смешно как-то. Не привыкла она еще к этому странному слову. Как он там без нее? Когда она уходила на фронт, он был в командировке – даже проститься не удалось…

– Товарищ военврач, в армии на вопросы полагается отвечать, – начальник чуть улыбнулся.

– Простите, вспомнила дом…

– Дом на время придется забыть, – нахмурился тот. – Здесь война, раненые, они нуждаются в вашей помощи… Так, говорите, зубным врачом работали? Что ж, про зубы нужно на время забыть. Пойдете младшим врачом в артполк. Будете работать с Кузнецовым. Между прочим, он окончил институт в Ленинграде, но опыта, как и у вас, решительно никакого. Так что учиться будете друг у друга.

После этого он снова улыбнулся и уже по-отечески сказал:

– Береги себя, Нина, помни, дома тебя ждут. Ну а теперь ступай… Сидоров! – позвал он. – Проводи военврача до санчасти артполка.

Из палатки вылез пожилой санитар.

– Есть проводить!

Они оказались в поле. Вдалеке была слышна канонада.

– Это немцы? – спросила Нина санитара.

– Немцы, дочка, немцы…

– А они далеко от Можайска?

– Да как далеко? Близко…

Нина вздохнула. Значит, скоро они будут здесь. Если, конечно, их не остановят. А если не остановят, что тогда? Отсюда ведь до Москвы рукой подать.

Сколько они шли, она не помнит, помнит только, что возле палаточного лагеря, где располагался полк, их остановил часовой. Узнав, что за люди, отпустил.

– Вот мы и пришли, – наконец сказал дядька-санитар. – Давайте, счастливо, а я побег…

Когда он ушел, она отвернула полог палатки и увидела лежащего на досках окровавленного человека, а рядом с ним врача. Услышав, что кто-то вошел, тот быстро обернулся и бросил коротко:

– А, доктор Жакова, наконец-то! Извините, времени у нас нет на разговоры – давайте сразу принимайтесь за работу…

– Что я должна делать? – спросила она.